Собрание сочинений. Том 5

Когда лежишь много часов подряд перед одним и тем же местом, характер и особенности которого не видишь глазом, а воспринимаешь одним лишь слухом, — в конце концов звуки начинают говорить об очень многом. Чувствуешь, что там есть зоны устойчивой тишины (может быть, безлюдные зоны?), есть полосы, которые немцы обходят и объезжают стороной (не минные ли заграждения?), есть участки, на которых сосредоточено много нечаянных металлических звуков (не орудия ли или пулеметы?).

Злуницын запоминал все эти звуки сразу всем своим существом, чтобы его ноги помнили их так же прочно, как и его память. Он был опытный офицер, хотя усы и не успели как следует оформиться на его губе. Зрелость к нему пришла раньше юности. На его долю выпало сначала видеть смерть и быть героем, а потом уже читать о героизме. Чтобы в этом не было никаких сомнений, надо сказать, что к началу Отечественной войны ему исполнилось всего лишь шестнадцать лет. Из родного села Семиполог на Киевщине он эвакуировался на Кузнецкий металлургический комбинат, за Урал, оставив дома мать, четырех сестер и братишку. И хотя он ковал оружие для фронта, все-таки ему было стыдно, что он эвакуировался, и страх, что немцы убьют его мать и опозорят сестер, не покидал его ни разу.

На Кузнецком комбинате было много хлопцев с Украины. Все думали, как он. Всем было стыдно за себя и страшно за своих, оставшихся дома, где орудовал немец.

Фашист! Какое страшное слово для нашего самолюбия!

Давно уже не было такого всеобъемлющего грязного слова, вызывающего в нормальном человеческом сознании приступы беспредельной ненависти и желание уничтожать все то, что называлось этим проклятым словом.

В конце концов Злуницын пошел в армию. Его определили в разведку, и уже на четвертый день своего пребывания в полку он вместе с командиром взвода участвовал в вылазке в тыл противника, был ранен в ногу, но тем не менее вынес и спас раненого командира. После госпиталя его послали на курсы младших лейтенантов, и сюда, в полк, он явился уже офицером.

Первое боевое крещение оставило в памяти Злуницына глубокий след. Разведка увлекала его больше всего на свете, и он день ото дня становился опытнейшим лазутчиком. Какая-нибудь ничтожная мелочь, не дающая другому решительно ничего для обобщений, помогала Злуницыну делать выводы огромной важности. Вчера, например, ночью он определил местонахождение замаскированного немцами танка по запаху перегретого масла, а сейчас, — лежа в полудремоте, зарывшись на полметра в землю и слыша четвертый час подряд однообразно повторный негромкий стук, похожий на медленные удары палочкой по глухому барабану, — почти наверное знал, что это подносят и ставят один на другой ящики с боеприпасами и ящик стучит о ящик. И, насчитав более трехсот стуков, твердо решил: «Склад!»

Как только стемнело и люди его были накормлены, он пополз к немцам. Злуницын полз беззвучнее любой ящерицы и руководствовался не столько слухом и зрением, сколько каким-то инстинктом, который безотчетно руководил им в часы крайней опасности. Ночь к тому же — будь она проклята! — была не особо темна. И немцы были совсем близко.

Немцы никак не могли предположить, что между ними, едва не касаясь рукой их сапог, задевая за разбросанные еще с утра стреляные гильзы, ползет советский разведчик.

Надо оказать, что утренняя работа немецкой артиллерии помогла ему в свою очередь: на насыпи было много воронок, в которые он прятался. Здесь лежало и несколько убитых бойцов пятой роты. Злуницын пополз через насыпь, спустился к немецким траншеям и, благополучно миновав их, добрался почти до первых домиков на окраине Кишбера и только отсюда повернул обратно. Хотя он сделал в обе стороны не более километра, это заняло у него около восьми часов. Он здорово устал. Руки сводило судорогой от долгого ползания, шею ломило, глаза отяжелели, точно их обветрило или ожгло. Как только он на обратном пути переполз через рельсы, Макалатия уже очутился возле него, торопя на командный пункт. После Макалатия с ним долго говорили командиры батарей Башмаков и Глуховский, потом командир самоходок и, наконец, сам Кочегаров. Сведения, добытые Злуницыным, были, как всегда, очень важными и повлекли за собой изменения в сосредоточении огневых средств.

Уже было близко к рассвету, когда Злуницын вернулся во взвод и рассказал о разведке своим бойцам.

— Время есть пока что, проверьте, проконтролируйте мои наблюдения, — сказал он им и, закусив, улегся подремать в свою щель. Никакого переполоха он не предвидел.

«Немцы зашевелятся на заре, ожидая нашей атаки, а так как ее не будет, то они успокоятся до завтрашнего утра», — думал он.

Так примерно оно и вышло. Произошло лишь небольшое событие: захват «языка», но оно ничего не дало, так как случилось уже перед самой атакой.

Произошло это так.

Немецкий снайпер, отлично замаскировавшись, часа два подряд вел стрельбу по командному пункту роты.

Филимонов, которому надоело ползать, тычась лицом в землю, распорядился выследить снайпера и взять его живым.