Собрание сочинений. Том 4

Он спал, рыбак. В окне уже светало.
А он все дрых. Багровая рука
с лежанки на пол, как весло, свисала,
от якорей наколотых тяжка.

Русалки, корабли, морские боги
качались на груди, как на волнах.
Торчали в потолок босые ноги.
Светилось «Мы устали» на ступнях.

Рыбак мычал в тяжелом сне мужицком,
и, вздрагивая зябнуще со сна,
вздымалось и дышало «Смерть фашистам!»
у левого, в пупырышках, соска.

Ну а в окне заря росла, росла,
и бубенцами звякала скотина,
а за плечо жена его трясла:
«Вставай ты, черт… Очухайся – путина!»

И, натянув рубаху и штаны,
мотая головой, бока почесывая,
глаза повинно пряча от жены,
вставал похмельный Муромец печорский.

Так за плечо трясла его жена,
оставив штопать паруса и сети:
«Вставай ты, черт… Очухайся – война»,
когда-то в сорок первом на рассвете.

И, принимая от нее рассол,
глаза он прятал точно так, повинно…
Но встал, пришел в сознанье, и пошел,
и так дошел до города Берлина.

1963

Девчата из швейной артели

Девчата из швейной артели
на станции нашей Зима,
ручьи и сосульки в апреле
вас медленно сводят с ума.

Дрожат, как в ознобе, машинки,
и первые, около глаз,
тихонько ложатся морщинки
еще незаметно для вас.

Кого-то, кто встретит, проводит,
вы ждете потом у ворот,
да что-то никто не приходит,
а может быть, и не придет.

Ну прямо до слез огорченье,
что так вот сидят и строчат
под музыку всплесков ручейных
двенадцать ничейных девчат.

Какая же это ошибка,
что парни, такие слепцы,
в костюмчиках, вами пошитых,
не с вами идут, стервецы.

Я тоже обидою маюсь,
что девушки темью ночной,
под песни мои обнимаясь —
вот дуры! – идут не со мной…

Август 1963, станция Зима

Опять на станции Зима