Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Под потолком синевато витал призрак кайфа. Уже курили. Не хотелось мне эту компанию описывать, не к месту она в моем повествовании. И люди совершенно лишние, нет им здесь никакого интереса, появление их здесь бессмысленно, чужие они, даже пространства, отведенного им на бумаге, жалко. Ну, поскорее, промельком, как-нибудь, чтоб отделаться – тоже не получается. Уж очень яркие и нахрапистые личности. Например, сам хозяин Куприяша-фонарщик. Безволосое лицо кукишем, маленькие хитрющие глазки и тело совершенно атлетического сложения. Неопределенных лет, в прошлом, кажется, сторож на кладбище, потому и фонарщик. Теперь техник-смотритель этого самого коммунального здания и Учитель Жизни по совместительству.

– Жизнь – бред, мир – балаган, – приветствовал он меня.

– Нельзя с тобой не согласиться, Учитель. – ответствовал я. – Разговор есть.

– Прежде выпей.

– Выпей, выпей! – заверещали, налезая на меня, всякие знакомые, полузнакомые, полупьяные и пьяные рожи и рожицы. Одна с размазанной помадой, оплывшая, даже какая-то сальная, лезла ко мне целоваться – всего облепила. Были тут и миловидные девушки, и несколько художников. Довольно известный актер.

– Стоп. Теперь рассказывай.

– Я у тебя в пенале лежал?

– Было дело.

– Я про эту неделю.

– Не удостоил.

– Может, заезжал, просил. Ты мне и дал, по старой памяти.

– Пусто было. Межзвездная пустота.

– А как же? Как же? Нам обещал! – заверещала кудрявая смуглая лет шестнадцати на вид.

– Цыц, птичка! Твое дело по зернышку клевать. Говорю, не было ничего серьезного.

– Жаль. Значит, я бредил.

– Я и говорю: жизнь – бред…

– А мир – балаган! – подхватили присутствующие.

– Ну, спасибо, Учитель, говорю, разговор откладывается.

– В следующий раз учту, заранее приготовлю, – фонарщик явно показывал, что я не чета другим, что уважает.

И снова загомонили, задвигали стаканами. Слишком шумно, напоказ. Поняли, «фонарщик» больше цигарки не свернет. Веселье на излете быстро угасало. Почувствовав это, Куприян Никифорович снял с себя синюю футболку с рваными рукавами – и явил изумленной компании такой загорелый и вылепленный торс, античным героям впору.

«Фонарщик» вышел на середину комнаты, лег навзничь, раскинув руки и ноги и предложил девушкам ходить по нему. «Топчите меня смело».

Девушки моментально скинули босоножки и туфли и сначала нерешительно, потом смелее – одна прошлась, другая – в кудряшках встала ему на грудь.

– Изобрази ласточку, гимнастка.

– Твердо, как броня танка.

– Гуляйте по мне, балетные ножки. Жить философу, дышать легче.

Вокруг одобрительно засмеялись. Видимо, не в первый раз созерцали.

Пьяный художник Леня тоже решил попробовать.

– И я хочу! И мне – топтать фонарщика!

– Не лезь своей грязной пяткой!

– Мочало!

– Холсты свои топчи!

Леню оттащили. Он сопротивлялся, стал раздеваться. Плача и рыдая, стал просить, чтобы девушки тоже ходили по нему. Нежными ступнями. Легкие, как у Боттичелли. Почему им пренебрегают? Он же работал натурщиком. Пусть ходят все! Сцена решительно отдавала достоевщинкой.

Я вышел в другую комнату, похожую на пенал, без окон. Здесь был раскинут диван-кровать, на котором обычно глотали таблетки, реже – кололись, чаще – занимались любовью и всегда предавались грезам. Здесь в необычной для места позе, то есть заложив ногу за ногу и выпрямившись, сидел актер. Он курил, просто курил CAMEL lights. И просматривал какие-то листочки на машинке, видимо, роль из пьесы.

– Вам скучно?

– Я обычно сюда или в храм хожу, Косьмы и Демьяна. И здесь и там хорошо, интеллигенцию привечают.

По тому, как он сказал: «в храм», а не «в церковь», – можно было заключить, что он православный, верующий. Я присел рядом и вдруг ощутил такое доверие к руке его с металлическим браслетом часов, к тонким пальцам, которые держали листки роли, что мне захотелось рассказать ему все без утайки. Я и рассказал о Сингапуре этой руке.

Рука опустила листочки и пробарабанила по столу в раздумье.

– Не верю, – сказала рука с режиссерской интонацией. – Неубедительно.

– То есть как?!

– Возможно, все так и было. Но это неправильно. Так быть не должно.

– А если бы туда переносил героин? Вы бы поверили?

– Другое дело! Лезешь в небо сквозь потолок и повисаешь там желтым дымом.

– Но можно было все пощупать, кусок дурьяна откусить и выплюнуть, я там был, ручаюсь.

– Когда сатана показал Христу все царства земные, тоже можно было все их пощупать. И откусить, и выплюнуть, – пронзительно возвестил апостол.

– Это была параллельная жизнь, – возразил я книге с черным тисненым переплетом.

Новый Завет моментально превратился в конферансье:

– Анекдот на эту тему… «Девушка, платите штраф!» Девушка и говорит милиционеру: «Я же переходила параллельно!» То есть параллельно переходу.

– Верно, несколько линий жизни. И мы это чувствуем.

– Осуществляется обычно одна. Причем не линия, я бы сказал, ветка жизни, – назидательно отрубила ладонь с браслетом.

– В глубине души вы знаете, ваша жизнь могла бы сложиться совсем иначе, не правда ли?

– Увы, не сложилась, значит, не могла.