Гадом быть, он еще ловчей, чем кондуктор, оказался; не через стол ведь летел — вокруг бежал, а я и опомниться не успел: только отпрыгнул, выхватил нож... ну и пырнул; он заорал, держится за руку, ругается.
Один солдат схватил меня сзади, я и ему хотел сунуть, да не достал.
И еще схватили — тоже сзади, а тут дверь открылась, и новый солдат вошел, и у него ремень, вроде как для правки бритв, через плечо.
— Какого черта? —говорит.
— Этот пащенок ножом меня пырнул,— это первый скулит.
Я бы его и еще разок пырнул, а они вон — двое на одного, да сзади. А который с бритвенным ремнем, говорит: «Ладно, ладно. Убери нож, парень. У нас ни у кого нет оружия. Человек не должен драться с безоружными».
Его я мог слушать. Он разговаривал со мной, как Пит. «Отпустите мальца,—говорит. Они отпустили.— В чем хоть загвоздка?» Я рассказал. "Так. — Он подумал.— И ты пришел проведать его, пока он не уехал, да?»
— Не,— отвечаю.— Я пришел...
Но он уже отвернулся к первому солдату, а тот палец носовым платком оборачивает.
— Есть он у нас? —спрашивает.
Первый порылся в бумагах и говорит: «Есть. Вчера записан. Он в полку, который отправляется в Литтл-Рок».
Солдат посмотрел на часы, они ремешком к руке у него были пристегнуты, и говорит: «Поезд отходит минут через пятьдесят. Они все уже на станции сейчас, знаю я этих деревенских парней».
— Вызовите его сюда,— тот, с бритвенным ремнем, говорит.— Позвоните, попросите проводника достать такси.— И мне: — Пойдем,— говорит.— со мной.
Там была другая комната — в глубине, и тоже стоял стол и стулья. Мы сели, и солдат закурил, но недолго сидели: я Питовы шаги сразу узнал, как услышал. Солдат отворил дверь, и Пит вошел. И он был не в солдатском. Такой же, как вчера, когда садился в автобус, а только мне показалось — неделя пронеслась, столько всего было и столько я пропутешествовал. Вот он, здесь, глядит на меня, и будто из дома не уезжал, даром что мы в Мемфисе сидим, по дороге в Пирл-Харбор.
— Ты что здесь вытворяешь? —спрашивает.
И я сказал ему: «Вам нужны вода и дрова — готовить пищу, а я могу дрова рубить и воду носить».
— Нет,— говорит Пит.— Ты поедешь домой.
— Нет, Пит,— отвечаю.— Я тоже должен ехать. Вместе с тобой. Душа ведь болит...
— Нет,— говорит Пит. Он поглядел на солдата.— Просто не знаю, что с ним стряслось, лейтенант. В жизни он ни на кого нож не подымал.— Он глянул на меня,— Ты зачем человека поранил?
— Не знаю,— говорю.— Я должен был. Я должен был тебя найти.
— Ладно,— говорит Пит.— Но никогда больше так не делай, слышишь? Держи свой нож в кармане и не вынимай. Если я услышу, что ты поднял на кого-нибудь нож, приеду, где бы я ни был, и выбью из тебя эту дурь, понял?
— Я бы кому хошь глотку перерезал, только бы ты вернулся,— говорю.— Пит,— говорю.— Пит!
— Нет,— сказал Пит,-—Теперь его голос не был суровым, просто спокойным, и я понял: ничего уже не изменишь.— Ты должен вернуться домой. Ты должен заботиться о маме и о моих десяти акрах. Я хочу, чтобы ты вернулся. Сегодня. Слышишь?
— Слышу,— говорю.
— А доберется он до дому один? — спросил солдат.
— Сюда-то один добрался,— ответил Пит.
— Небось, доберусь,— сказал я.— В одном месте живу. Небось, оно на месте стоит.
Пит вынул доллар из кармана и протянул мне.
— Вот, купи билет прямо до нашего дома. И слушайся лейтенанта. Он посадит тебя на автобус. Поезжай домой и заботься о маме, и присматривай за моими десятью акрами, и держи свой нож в кармане, понял?
— Да, Пит,— говорю.
— Ну, ладно,— сказал Пит.— Надо идти.— Но теперь он не сворачивал мне шею. Он просто положил мне руку на голову и постоял так с минуту. И — гадом мне быть — он нагнулся и поцеловал меня, и я услышал шаги, и хлопнула дверь, и я не смотрел вслед, и все кончилось, и я сидел и притрагивался рукой к тому месту, куда Пит поцеловал меня, да солдат глядел в окно и чуть покашливал. Он сунул руку в карман и протянул мне что-то, и это был кусочек жевательной резинки.
— Большое спасибо,— говорю,— и, пожалуй, мне тоже пора. Ехать-то не близко.
— Подожди,— сказал солдат, и стал звонить опять, а я снова сказал, что мне пора, а он еще раз говорит: — Подожди. Помни, что Пит тебе наказывал.
Ну, мы подождали, и вот какая-то миссис вошла в комнату, тоже старая, и в шубе, как та старуха, но не накрашенная,— и духами от нее не разило, и никаких историй ей было не надо.
Она вошла, и солдат встал, и она быстро огляделась и увидела меня и положила руку мне на плечо — легко, спокойно и просто,— как мама.
— Пойдем,— сказала она.— Пойдем домой обедать.
— Нет,— ответил я.— Мне надо поспеть на джефферсонский автобус.
— Я знаю. Еще масса времени. Мы пойдем сначала домой и пообедаем.