Соблазны бытия

Джайлз напряг память, пытаясь вспомнить значимые события 1919 года. Ему тогда было четырнадцать, он учился в школе. Вроде, ничего особенного в тот год не происходило. Барти было двенадцать, и они крепко дружили. Потом на память пришли кое-какие события, которые усилили его беспокойство. Будучи подростком, он не совсем понимал разворачивающуюся драму, связанную с Барти. В доме на Чейни-уок, двумя этажами ниже, происходило что-то странное и неприятное. Мать строго-настрого запретила ему говорить об этом. Барти, со свойственной ей твердостью, сразу же переводила разговор на другую тему. Джайлз вспомнил ее тяжелое, подавленное состояние в те дни. Что-то ее сильно угнетало, но рассказать ему она не смела. Он вспомнил, как с Барти случилась настоящая истерика. Она плакала несколько часов подряд и никак не могла успокоиться. Следом Джайлзу вспомнилась отвратительная сцена, когда Селия застала их обоих лежащими на его кровати. Он всего-навсего пытался утешить Барти. Барти вдруг начала кричать на его мать и говорить ужасные, полные ненависти слова.

А потом, образно говоря, дверь плотно захлопнули и закрыли на засов. Больше он ничего не знал. Кажется, история была связана с Сильвией Миллер, недавно умершей матерью Барти, и самой Селией. Это все, что он помнил.

Чем дольше Джайлз раздумывал над этим, тем отчетливее понимал: скандал внизу и выходка Барти, должно быть, являлись недостающим звеном. Он снова пересмотрел записи за предшествующий и последующий годы. Никаких, даже туманных намеков на случившееся. Быть может, матери в 1909 году было не до дневника? Слишком устала или дела мешали. Но в это плохо верилось.

Запись от 1 января 1910 года не создавала ощущения, будто она сделана после очень долгого перерыва.

«Какой волнующий год нас ожидает. Мы вступаем в него с одним ребенком, а провожать будем, имея троих. Сегодня утром я чувствую себя очень устало. Ничего удивительного, если вспомнить вчерашнее торжество. Но в целом мое самочувствие прекрасное. Завтра я снова иду на прием к доктору Перрингу. Очень надеюсь, что результаты его осмотра будут такими же благоприятными, как и в прошлый раз…»

Все указывало на то, что предыдущая запись была сделана не год, а день назад.

Так где же томик этого дневника? Где материнские откровения за 1909 год? Вероятно, там же, где дневники за 1919 и 1959 годы, но где? Пытаясь найти какую-нибудь подсказку, Джайлз взял дневник за 1920 год. Запись от первого января дышала оптимизмом:

«Удивительный вечер. Все собрались. Ребенок необычайно активен! Как разительно начавшийся год отличается от прошлого Нового года, когда мы уже начинали беспокоиться, что можем потерять „Литтонс“».

И снова у Джайлза не возникло ощущения, будто мать вернулась к дневнику после годичного перерыва. Здесь явно существовала какая-то связь, и одно объясняло другое…

Помимо этих загадок, хватало других эпизодов, о которых Джайлз читал с внутренним содроганием. Они касались фронтовой жизни отца во время Первой мировой войны. Потом Джайлз всю ночь не мог заснуть. Еще один эпизод вызвал у него глубокий стыд и неприязнь к самому себе – настолько личным и сугубо интимным было содержание. Несколько недель Джайлз не притрагивался к дневникам и клялся себе, что больше не будет их читать. Однако притяжение томиков в кожаных переплетах оказалось сильнее.

Конечно, не все записи вызывали у него мрачные чувства, не все были шокирующе откровенными. Дневники содержали удивительные рассказы о ранних днях «Литтонс», о том, как в Первую мировую войну Селия и ММ в одиночку тащили на себе издательство. Джайлзу попалась по-настоящему трогательная любовная история ММ и отца Джея. Потом шел рассказ о том, как Селия своевременным приездом спасла будущего Джея от усыновления чужими людьми. Джайлз с воодушевлением читал о Билли Миллере и леди Бекенхем. По сути, бабушка Джайлза тогда здорово помогла восемнадцатилетнему инвалиду войны, лишившемуся не только ноги, но и воли к жизни. Леди Бекенхем взяла его к себе конюхом и наполнила жизнь Билли новым смыслом.

«Больше всего меня радует возможность снова видеть Барти. Она полностью потеряла веру в нас».

Барти все чаще появлялась на страницах материнских дневников. Селия любила ее. Иногда Джайлз с горечью чувствовал, что мать любила Барти сильнее, чем его.

«Она мне по-настоящему дорога. У меня такое чувство, будто она такой же мой ребенок, как и все остальные».

Потом на страницах дневников появился Себастьян и больше уже не исчезал. Это была история абсолютной любви, яростной, верной, непоколебимой, сумевшей пережить столько испытаний. Джайлз добрался до марта 1920 года, и его глаза застлали слезы.

«Кит родился! Он – наш, мой и Себастьяна, и никакая сила не сможет отобрать его у нас.

Иногда я ненавижу Себастьяна, а порой бываю так зла на него, что готова убить его. Временами я думаю, что больше не захочу его видеть. Но при всех своих противоречивых чувствах к нему я люблю его. Все сильнее и сильнее. Вот так, если брать самую суть».