Соблазн

Он вдохнул, а может, засмеялся – трудно было понять, ведь губ я не видела. Но это был именно Женс, никаких сомнений, хотя голос его и звучал иначе, как-то отличался от того голоса, каким он говорил с нами по телефону час назад. Причиной могло быть порождаемое маской эхо, хотя в ней было отверстие для рта, но ко всему прочему у меня возникло ощущение, что ему трудно произносить слова. Возможно, он был под действием наркотика или очень болен – так что вот-вот отдаст концы. Честно говоря, меня не слишком трогало, что там с ним происходит. В тот момент интересовало меня только одно.

– Где она? – произнесла я почти умоляющим тоном. – Что вы сделали с моей сестрой…

Он не обратил на меня никакого внимания.

– …то, что мы думаем…

Мне пришлось наклониться поближе, чтобы разобрать, что он там говорит.

– …то, что мы делаем… Или то, что нас заставляют делать другие… Театр. Псином. Бал масок… И что тебе останется, когда ты это поймешь? Ничего. Вакуум – навсегда. Стаканы, наполненные тем, что туда нальют другие… – Он все еще держал руки перед маской, заслоняя ее. Пальцы в темных перчатках дрожали. Перчатки явно были новые, дорогая кожа поблескивала в свете фонарей, а тени от пальцев, ложась на маску, вызывали мысли об огромных пауках, ползущих по черепу. – Я виновен, – добавил он.

– Как вы расправились с Алваресом и Падильей, профессор? – спросил Мигель. – Кто вам помогал?

– Я виновен, – повторил Женс и покачал головой. Он медленно опустил руки вниз, пока они вновь не легли на подлокотники. Говорить ему становилось все труднее, он как будто жевал, произнося слова. – Но, наверное, не стоит говорить «я есть»… Я – то, чем ты хочешь, чтобы я был, а ты – то, чего от тебя хочу я… Я говорю, мы говорим, «я есть», «мы есть»… Но мы – всего лишь наслаждение… Отсутствие наслаждения, избыток наслаждения… И, несмотря на это, я виновен.

– Я сниму с вас маску, Виктор.

Угроза Мигеля вновь подействовала на Женса, и он повторил свой защитный жест:

– Нет! Я всегда ее носил! Ты носишь свою, так дай и мне носить мою! Я тебе уже сказал: я виновен! Потому что разбудил древнюю силу… Нечто, что покоится в нас и должно с нами и умереть… Подождите! Хотите узнать больше? Я вам скажу: Шекспир знал эту силу и записал ее…

Пока я стояла, склонившись над ним, я заметила одну деталь: написано было не «Лир», а «Леонт». Складки мантии согнули листок, и поэтому вначале я прочла неправильно.

Леонт – король из «Зимней сказки», одной из последних пьес, авторство которых бесспорно принадлежит английскому драматургу, – основа маски Игры. Заподозрив супругу в неверности, Леонт всячески над ней измывается, пока она на глазах у всех не умирает, но в действительности выживает и в финальной, полной всяческих чудес сцене «воскресает», перестав притворяться статуей. Великое произведение, пронизанное символикой, однако в тот момент оно меня ничуть не интересовало, как и невыносимо долгая и нудная болтовня Женса.

– Но Шекспир в конце концов понял, что… что не способен что-то изменить своим театром, ведь если мы изменяем других своими жестами и речами, то кто же контролирует изменения? Поэтому-то он все и оставил… Джон Ди, его учитель, умирает в тысяча шестьсот девятом… И уже на следующий год Шекспир навсегда отходит от дел, Кружок гностиков закрывается, их голоса умолкают… и псином оказывается похороненным внутри нас, пока его не возрождает наука…

Внезапно я растеряла остатки терпения:

– Все, хватит уже! Подыщите себе другую публику, Женс. – Я подняла лампу забинтованной рукой, а другой схватила его за правую руку, которая все еще прикрывала маску. – Прекратите играть с нами!

Мигель жестами показывал, что нужно сохранять спокойствие, но мое нетерпение росло с каждой секундой, как и мой гнев. Я подумала, что слушала этого старого шарлатана долгие годы и мне плевать, слетел он сейчас с катушек или, наоборот, полностью в своем уме: я не намерена позволять ему и дальше лишать меня того, кого я люблю больше всех.

– Говорите, что вы сделали с Верой! – закричала я.

Женс вырвал свою руку и, в свою очередь, схватился за мою с неожиданной и нехарактерной для него силой.

– Больше ты не увидишь ее живой! – воскликнул он.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы ярость захлестнула меня. Я дернулась, стараясь высвободить свою руку, и при этом стянула с него перчатку.

И застыла.

Голая рука Женса словно была в еще одной, внутренней перчатке – яркого, блестящего алого цвета. Ногти были так густо покрыты этой субстанцией, что их почти не было видно. Я вонзила ногти в края его маски, но она словно прилипла к коже. Женс отвернул голову, послышался тихий хруст, и красные ошметки показались в щели и заскользили между моими пальцами, брызнув мне на руку. Как будто лицо Женса представляло собой сплошную кашу, и, когда оказался разрушен барьер, который держал эту массу, оно расползлось и начало подтекать.

Но тут я услышала нечто, что заставило позабыть об этом ужасе.

– Вера! – Я бросилась к коридору. Не остановилась и тогда, когда раздался голос Мигеля: