Собиратель реликвий

— Ты неделю проболтался на мясницких крючьях в застенке у этих подонков из Майнца, вот у тебя мозги набекрень и съехали. Ничего страшного, ты поправишься. Когда-нибудь. Если доживешь, конечно.

— Послушай, все очень просто. Святые — а в данном случае Иисус — общаются с нами посредством святынь. Не посредством слов, а…

— Хорош, Дисмас.

— Знаешь, а ты стал большим циником. Помнится, под Рокка-д’Араццо,^{46} когда тебе проткнули бок копьем, ты с превеликим благочестием наяривал «Отче наш». В общем, блаженны раненые, и все такое.

— А ты превратился в поганого святошу, — простонал Маркус. — Развел тут Нагорную проповедь… Может, тебе и правда был голос, только не Иисусов. Тебе лунный свет мозги застил.

— Что толку препираться, если ты не желаешь слушать мои доводы! — вздохнул Дисмас. — Что ж, живи и дальше со своим цинизмом! Милуйся в свое удовольствие.

Над Божскими горами занимался рассвет. Дисмас с Маркусом отволокли вусмерть пьяных ландскнехтов в арихидьяконские апартаменты, оставили их на попечение Магды и Дюрера, а сами отправились в городской сад. Дисмас хотел поговорить с Маркусом наедине и объяснить, в какой переплет ненароком угодил приятель.

— Ты и впрямь хочешь с нами? — спросил Дисмас.

— А что такого?

— Ну, скорее всего, нас ждет смерть.

— Лучше смерть среди друзей, чем среди испанских вонючек.

— Чего ты улыбаешься?

— Да так. Если тебя прикончат, а мы выживем, то Магде потребуется защитник.

— Ты настоящий друг, — рассмеялся Дисмас.

Маркус пожал плечами:

— На моем месте ты поступил бы точно так же.

Дюрер обмакнул перо в чернильницу. Дисмас диктовал:

— «Его благороднейшей милости графу Лотару фон Шрамбергу… Сим довожу до сведения вашей милости, что агентами его императорского высочества Карла Пятого, Божьей милостью Священного Римского императора, короля Кастилии и Леона…»

— Погоди, — перебил Дюрер. — Нафига это все? Мы же сочиняем донесение, а не составляем генеалогическое древо вплоть до Карла Великого.

— Нарс, просто пиши, что говорю. «…Защитника веры и прочая, в Вюртемберге был перехвачен французский курьер с тайным шифрованным донесением, содержащим информацию о замысле самом гнусном и вероломном…»

Когда Дисмас закончил диктовать, Дюрер спросил:

— Как подписывать будем? Чмоки-чмоки, твой крестный папулька Карл?

— Это же не императорское послание, Нарс! Тебе бы все хиханьки да хаханьки. А нас, между прочим, вот-вот настигнут имперские ищейки. И все из-за того, что тебе взбрело в голову нарисовать могилы, а потом выбросить рисунок! Посмотрим, как ты будешь паясничать, когда тебя начнут рвать раскаленными клещами… По пути на колесование… Снизу вверх!

— Не надоело брюзжать?

— Подписывай… «Ворон». Подходящая кличка для начальника агентуры. Теперь дай посмотреть.

Дюрер протянул Дисмасу свиток пергамента.

— Нужна печать, — сказал Дисмас. — Магда, поищи в ящиках. Должна же у архидьякона быть печать. Архидьяконы вечно что-нибудь запечатывают.

— А ничего, что секретная депеша из Вюртемберга скреплена печатью шамберийского архидьякона? — ехидно осведомился Дюрер.

— Печать никто разглядывать не станет. Главное — чтобы она была. Ступай, переодевайся Лотаром. А ты, Маркус, перемажься сажей, будто неделю скакал без роздыха. И уксусу в глаза капни, чтоб опухли и покраснели.

Магда нашла печать архидьякона. Дисмас растопил сургуч и запечатал депешу.

— Готово. Идем!

— Дисмас, возьми перчатки, — напомнила Магда.

Дисмас вздохнул, коря свою забывчивость. Усталость и бессонная ночь брали свое. Он делал дурацкие промахи.

Магда подала ему перчатки и поцеловала.

Карл Добрый, герцог Савойский, ошеломленно слушал, как граф Лотар зачитывает донесение.

— «…Вот каких низостей не гнушается коварный и вероломный Франциск, король Франции, в своем стремлении посеять раздор между герцогством Савойским и Священной Римской империей! — Кашлянув, Дюрер продолжил: — Прошу вас незамедлительно поставить в известность его горячо любимое христианское высочество Карла, герцога Савойского, об этой гнусной галльской интриге и заверить его высочество в братской любви, которую его императорское высочество питают к нему и ко всем савоярам и которая крепче и сильнее любых злодейских поползновений мерзавца, занимающего французский трон».

Карл промокал глаза платочком. Ростанг сочувственно взирал на своего господина, а Дисмас терзался угрызениями совести за доставленное герцогу потрясение.

Дюрер закончил декламацию и прижал руку к сердцу, показывая, какое неимоверное страдание доставило это известие ему самому. Он свернул депешу и с такой брезгливостью передал свиток Дисмасу, будто не желал даже прикасаться к подобной мерзости.

— Чем мне утешить ваше высочество?! — воскликнул Дюрер. — На сердце моем тяжесть великая, но я благодарю Господа, что до нас вовремя дошло известие об этом… я не нахожу слов… гнусном… нет — об этом поистине французском сговоре столкнуть Савойю и Империю!

— Молодчики, которые выдают себя за имперский отряд, — германские наемники, м-гм? — уточнил Ростанг.

Дюрер сокрушенно кивнул: