Собиратель реликвий

— Потом Карафа ухватил герцога Урбинского за пояс и с превеликим трудом оттащил от плащаницы. Благоговейной атмосферы как не бывало. Герцог Карл, судя по всему, утратил дар речи и едва не лишился остальных чувств. Видно было, что происходящее не доставляет ему абсолютно никакой радости. А стражи — хранители плащаницы пребывали в совершеннейшей растерянности. Мне по собственному опыту известно, что с хранителями святынь шутки плохи. Эти стражи дают особый обет. Они угрожающе наставили пики на герцога Урбинского, словно намеревались пронзить его насквозь, прямо посреди Святой капеллы. Архидьякон и епископы заполучили-таки плащаницу и, не складывая полотна, с помертвелыми лицами бросились прочь из капеллы. Бегом! Чтобы побыстрее избавить саван Господень от мерзопакостных следов герцога Урбинского… — Дисмас поморщился.

Все ошеломленно молчали.

— Значит, если эта тряпка все-таки настоящая, то герцог исцелился от французки? — неожиданно спросил Нуткер.

Поразмыслив, Дисмас ответил:

— Кстати, об этом я и не подумал. Возможно, это даст нам возможность убедиться в подлинности святыни. И все же, если чуда исцеления не произойдет, это не означает, что плащаница фальшивая. Святыни исцеляют по собственному усмотрению, помогая лишь тем, кого считают достойными.

— Я к ней теперь ни за что не притронусь, — заявил Кунрат. — Не хочу подхватить французку. И не надо говорить, сестренка, что зараза не передается через сопли!

Час спустя в апартаменты вернулся Дюрер.

— Вот и сходили на поклон!

Он швырнул шляпу на стол, уселся и щедро плеснул себе вина.

— Как там их высочество? — спросил Дисмас.

— Держится молодцом, невзирая на то что один итальянский монарх утер свою мерзкую рожу драгоценнейшим сокровищем герцога Савойского. Сперва Карла била дрожь, но, осушив три стакана вина, он пришел в себя. Потом явился архидьякон, весь зареванный, с лицом краснее малины, и доложил Карлу, что плащаницу удалось очистить от скверны. Карл чуть не прослезился от радости. Вообще, он славный малый, этот Карл. Герцог Урбинский изгадил плащаницу незадолго до того, как ее предстоит вывесить на показ многотысячной толпе паломников. На месте Карла Доброго любой другой рубил бы головы направо и налево. А этот выпил четвертый стакан и вздохнул: «Бедняга!» — «Бедняга?!» — переспросил я, а он весь такой: мол, что поделаешь, человека обуяли чувства. И добавил, что это не первый случай, когда при виде святыни гости теряют самообладание или лишаются чувств, но признал, что прежде никто не пользовался плащаницей вместо носового платка. А потом сказал дословно следующее: «Наше сердце разрывается от сострадания». Нет, вы представляете? Да если бы я был герцогом Савойским, то за такое поругание святыни уже собирал бы войска и шел войной на герцогство Урбинское! А заодно и на Флоренцию.

— У Карла нет таких войск, — задумчиво сказал Дисмас. — Он, как истинный христианин, искренне сострадает ближнему.

Воцарилось молчание. Дисмас терзался какой-то мыслью. Наконец он произнес:

— Стыдно красть у такого человека…

— Верно, — заметил Кунрат. — Значит, берем ящик, а тряпку оставляем!

— Я не это имел в виду, Кунрат.

— Да ладно, он закажет новый, — отмахнулся Кунрат. — И тогда по герцогу тоже станут служить поминальные мессы до скончания веков.

Все ландскнехты согласились, что это отличная идея.

Неожиданно у Дисмаса засосало под ложечкой. Подступили дурнота и головокружение, мысли путались, словно в голове бушевала буря. Он встал из-за стола и, сжимая виски, начал ходить по комнате.

— Дисмас, тебе плохо? — встревожилась Магда.

Дисмас словно бы утратил слух. Дюрер шевелил губами, но до Дисмаса не доносилось ни звука. Он слышал иное. Было не разобрать, что именно, но предназначалось это лишь ему. Он смежил веки…

…И перед его внутренним взором предстал лик с плащаницы: глаза, накрытые монетами, длинный прямой нос, окровавленный лоб, израненный терновыми шипами…

— Что с ним?!

— Дисмас! — Магда бросилась к нему, приложила ладони к его щекам. — Дисмас? Дисмас!

«Ныне же будешь со мною в раю…»^{44}

— Дисмас!

Открыв глаза, Дисмас увидел, что все взволнованно смотрят на него.

— В чем дело? — спросил он.

— Налейте ему вина.

Дисмас огляделся:

— Что вы на меня все так смотрите?

— У тебя такой вид… совсем как у герцога Урбинского за миг до того, как он бросился к плащанице, — сказал Дюрер.

— Со мной все в порядке. А что ты сейчас говорил?

— Что я очень умный малый, — объявил Дюрер.

— Ну это я все время от тебя слышу, — хмыкнул Дисмас.

— Я придумал, как все сделать.

— Что сделать?

— Да плащаницу же, дурень! Что же еще? Гентский алтарь, что ли?

Неожиданно Дисмас ощутил невероятную слабость. Он совершенно обессилел. И почему он лежит на полу? Почему все склонились над ним? Странно…

— В чем дело? — спросил он.

Магда присела на корточки, приложила ладонь ко лбу Дисмаса:

— У тебя жар.

— Господи Исусе! — завопил Ункс. — Французка! Все назад!

— Ункс, не валяй дурака! — оборвала его Магда. — Никакая это не французка.

Она дала Дисмасу воды. Он большими глотками осушил кружку и, не вставая с пола, спросил Дюрера: