Собиратель реликвий

У Спалатина созрел план успокоения уязвленной гордости Альбрехта. Альбрехт великодушно «одолжит» плащаницу Фридриху, якобы для публичного показа в Виттенбергской галерее. Разумеется, никакого показа не будет, потому что внезапный пожар уничтожит плащаницу. Она сгорит дотла и навсегда исчезнет. В качестве компенсации Фридрих пожертвует пятьсот пятьдесят дукатов Майнцскому дому призрения.

Переговоры об освобождении Дисмаса подходили к концу, но Альбрехт неожиданно выдвинул еще одно условие. Он потребовал личной встречи с Фридрихом на нейтральной территории. Чего ради? На вопрос Спалатина Альбрехт ответил, что желает посмотреть Фридриху в глаза, дабы окончательно убедиться в его непричастности к затее с плащаницей. И Спалатин, и Фридрих сомневались в искренности подобного заявления, но Альбрехт оставался непоколебим: если встреча не состоится, Дисмаса не выпустят на свободу.

Встречу организовали в Вюрцбурге.

Скрыть перемещения двух имперских князей — примаса Германии и правителя Саксонии — представлялось делом затруднительным, а то и вовсе невозможным, учитывая размеры их свит. По официальной версии, вюрцбургская конференция созывалась для поиска решений по урегулированию ситуации с Лютером.

— Вы уверены, что это Дюрер? — спросил Фридрих.

— Почти не сомневаюсь. Я случайно встретил этих шельмецов в нюрнбергской таверне. Сидели пьяные, как новобранцы, и строили башенки из дукатов. — Он улыбнулся. — Истинное воплощение плутовства.

— И Дюрер подписался Кранахом? Но зачем?

— Одно слово — художник, — пожал плечами Спалатин.

— Как ему это удалось?

— Нет ничего проще. Молоко, сок лимона, луковица… Можно использовать и телесные выделения. Например, мочу или… — Он кашлянул и умолк.

— Да продолжайте же, Георг!

— Изверженное семя.

— Надеюсь, обошлось без этого, — поморщился Фридрих. — На плащанице?! Упаси господи!

— Ко мне сегодня заходил мастер Кранах. Голова до сих пор гудит от его причитаний, — с невольной улыбкой заметил Спалатин. — Он вне себя.

— Он что-то прознал?

— Нет. Альбрехт заказал ему роспись алтаря в Кобленцском соборе. Вчера Кранаха известили, что заказ отменяется. Без объяснения причин. Он собрался подавать иск о нарушении договорных обязательств. Я отсоветовал.

Фридрих захохотал, да так, что его грузное тело вздрагивало, будто дом в землетрясение.

Спалатин тоже рассмеялся.

— Да, все это уморительно. Вдобавок праведное возмущение позволяет исключить его из числа подозреваемых. Если бы он был замешан в афере, то не фыркал бы, словно бешеный бык, и не грозил бы судом.

Фридрих отер слезы со щек.

— Надо бы побеседовать с мастером Дюрером.

— Да, хорошо бы.

Немного поразмыслив, Фридрих сказал:

— Нюрнберг — свободный имперский город и находится за пределами нашей юрисдикции. — Он посмотрел на Спалатина. — Значит, настоять на приезде Дюрера в Виттенберг мы не сможем.

— Верно, — улыбнулся Спалатин. — Однако же отклонить ваше приглашение будет невежливо.

— Будь я на его месте, то никуда бы не поехал.

— С вашего позволения, я все устрою в лучшем виде, — ответил Спалатин.

Дюрер добавлял последние штрихи к портрету Якоба Фуггера. В мастерскую вошла Агнесса и объявила, что прибыли трое господ. Они представились императорскими посланниками.

Дюрер терпеть не мог, когда его отрывали от работы, однако для императорских посланников следовало сделать исключение еще и потому, что император Максимилиан задолжал за два семейных портрета. Возможно, эти господа привезли требуемую сумму.

— Пошевеливайся, женушка, — велел он, вытирая руки проскипидаренной ветошью. — Проводи их сюда. И подай что-нибудь. Пива. Того, что получше.

— Видала я императорских посланников и почище, — ворчливо заметила фрау Дюрер и удалилась.

Дверь распахнулась. В мастерскую вошли три господина. Дюрер окинул их взглядом и мысленно согласился с Агнессой. Вид у троицы был совершенно непрезентабельный: ни плюмажей, ни шелков, ни медальонов. Вдобавок все трое были небриты и давно не мылись.

У Дюрера имелся богатый опыт общения со знатью и со слугами вельмож. Эти типы больше походили на тех, кто ошивается на пристани и у городских ворот. По ночам.

Один заговорил вежливо и почтительно. Его черты были смутно знакомыми, хотя Дюрер и не мог припомнить откуда. У портретистов хорошая память на лица. Где он его видел?

— Его императорское высочество император приказали нам доставить вас к нему. Без промедления.

«Неужели меня приглашают к смертному одру императора?» — с надеждой подумал Дюрер и осторожно осведомился:

— А как его императорское высочество себя чувствуют?

— Его высочество хворают. И поэтому желают вашего присутствия. Время не ждет.

— Я опечален этим известием, — сказал Дюрер.

Нет, что-то было не так.

— А позвольте узнать, есть ли у вас письменное предписание его высочества?

— Нет.

«Да уж, эти не церемонятся», — подумал Дюрер и расправил плечи, собираясь с духом.

— При всем моем уважении к их императорскому высочеству вы не можете не согласиться, что это в немалой степени странно. Меня неоднократно приглашали ко двору, и всякий раз имелся какой-то документ.