Собиратель лиц

Как только она оказалась в машине с Мартином и тот взял курс на Старый город, она вытащила телефон и открыла фото ворот. В машине как будто стало холоднее, пока она вглядывалась в фотографию, и кончики пальцев у неё стали леденеть.

Круглые окошки-глаза, плотно сжатый железный рот.

Она узнавала это место.

Она там уже бывала.

21

Шефер затянулся сигаретой до самого фильтра и чуть не обжёг пальцы. Он выбросил окурок из окна и за один раз выдохнул весь дым. Он припарковал автомобиль на узкой улице между двумя рядами частных домов и захлопнул дверь.

Улица Ревегаде была, несомненно, самой подозрительной и опасной улицей во всём Старом городе. И не только потому, что она находилась в квартале с дурной славой. Узкая улица прилегала к церкви Святого Павла со своей атмосферой и сетью живописных маленьких улочек вокруг. Из знаменитого ресторана «Боргеркроен» на улице Боргергаде доносились радостные возгласы, а Ревегаде была безжизненной и пустынной. Совершенно вымершей. Хотелось встать на колени посреди улицы и сделать ей искусственное дыхание.

Здесь не было никакой зелени. Ни растений в кадках, ни деревьев. Ни лавочек перед домами, как на соседних улицах, ни велосипедов, прислонённых к стенам. Только промёрзший асфальт и снег между грязными домами с унылыми бурыми ставнями на окнах. Здесь — в центре оазиса старого квартала Фредериксстаден — эта улица смотрелась как безобразный тупик из бедного английского бандитского квартала в спальном районе. Шефер почти ждал, что на него выскочат бритые наголо беззубые парни в спортивных костюмах а-ля Билли Бремнер[35].

Go, Leeds![36]

Он перепроверил номер дома по сообщению, которое получил из Следственного отдела перед отъездом. Учительница из школы Нюхольм пришла вечером в участок, чтобы поговорить с Шефером о деле Лукаса Бьерре. Ее звали Лене Нильсен. Она сказала, что располагает информацией о мальчике, но коллега, отправивший СМС, не сообщил больше ничего. Женщина оставила свой адрес и номер телефона, и Шефер попробовал позвонить из машины, но сразу сработал автоответчик.

Шефер нашёл дом в середине улицы. Окна были темны, и Шефер быстро взглянул на наручные часы. Было 22:17, так что женщина наверняка просто легла спать.

Он позвонил в дверь. Затем трижды энергично постучал.

Прошло мгновение, и в доме зажёгся свет. Шефер услышал тревожный женский голос за дверью:

— Кто там?

— Полиция.

Дверь приоткрылась на длину дверной цепочки. Шефер увидел маленькую неухоженную женщину в пижаме. Она выглядела минимум на десять лет старше шестидесяти одного года, как значилось в Регистре CPR[37]. Она подслеповато щурилась.

— Полиция? — переспросила она.

— Да, добрый вечер. — Шефер показал ей полицейский значок, хотя женщина, судя по всему, всё равно не могла его разглядеть. — Эрик Шефер, полиция Копенгагена. Я хочу поговорить с Лене Нильсен.

— Это я, — кивнула она.

— Простите, что беспокою в столь поздний час. Я веду дело о пропавшем Лукасе Бьерре, и, насколько я понимаю, вы располагаете информацией, которой хотели со мной поделиться. Вы приходили сегодня вечером в участок?

— Да, одну минутку. — Женщина прикрыла дверь.

Он услышал, что дверную цепочку сняли, и затем дверь распахнулась.

— Заходите, — она указала в сторону кухни справа от входа. Она успела накинуть тёмно-зелёный махровый халат и надеть очки с такими толстыми стёклами, что они, должно быть, весили до чёрта.

Шефер не стал спрашивать, стоит ли ему разуться. Он никогда этого не делал. Просто как следует вытер ноги о коврик и пригнул голову, проходя в низкий дверной проём на кухню. Это была атмосферная, скупо освещённая норка с облицованными бело-голубой плиткой стенами и немецкими часами с маятником. Обеденный стол был застелен красной рождественской скатертью с вышитыми снежинками, хотя Новый год был уже полтора месяца назад.

— Кофе? — спросила женщина и несколько растерянно засеменила по кухне, как будто не знала, куда себя деть. — Или вы предпочитаете чай? Ещё у меня есть яблочные рогалики, я могу их подогреть.

— Нет, спасибо. Ничего не нужно.

Женщина села за стол, на котором в плетёной корзинке лежало её вязанье, и выжидательно посмотрела на Шефера.

Он вытащил ежедневник и ручку из внутреннего кармана и приготовился слушать.

— Как я понимаю, вечером вы были в участке?

Она кивнула:

— Я работаю учителем в классе 3Х и знаю Лукаса. — Она теребила край рукава белой пижамы, который выглядывал из-под халата. Растрёпанные волосы и увеличенные очками глаза делали её похожей на птенца, только что выпавшего из гнезда.

— Значит, в классе Лукаса, — кивнул Шефер. — А сколько в школе всего параллелей?

— Две.

— Почему же он называется X?

— Я… простите, не поняла?

— В моём детстве классы назывались А и Б. Я думал, так во всех школах?

— В большинстве школ так и есть, но в Нюхольме мы не хотели ради традиции делить учеников на А и Б. Тогда половина учеников ощущает себя людьми второго сорта, потому что они учатся в Б. У Б есть негативная эмоциональная окраска, а неравноправие нам не нужно. Поэтому параллели называются X и Q.