Собаки

При взгляде на дорогу, к повороту которой приближался его старый хозяин, в нем опять проснулось беспокойство. Он с визгом вскочил на ноги и вдруг, точно ему в голову пришла новая мысль, устремил все свое внимание на Мэдж. Прежде он точно не замечал ее, но теперь, когда и старый и новый хозяин изменили ему, осталась только она одна. Он подошел к ней — и положил ей на колени голову, толкая мордой ее руку; это была его всегдашняя уловка, когда он выпрашивал себе какой-нибудь милости. Потом он отступил назад и начал шаловливо вертеться и изгибаться, то становясь на задние лапы, то припадая к самой земле передними; во всей его фигуре, от ласковых глаз и льстиво откинутых ушей до вилявшего хвоста, виднелось напряженное усилие выразить то, что он чувствовал, но чего ему не дано было выразить.

Он скоро прекратил и эти попытки. Равнодушие этих двуногих, которые прежде никогда не были равнодушны, приводило его в уныние. Никакого ответа, никакой помощи. Они не обращали на него никакого внимания, как будто были мертвы.

Он снова обернулся и молчаливо посмотрел вслед удалявшемуся хозяину. Миллер уже огибал поворот дороги; еще секунда — и он исчезнет из виду. Но несмотря на это он не поворачивал головы и шагал прямо вперед, медленно и спокойно, как будто вовсе не интересуясь тем, что происходило позади его.

Он скоро скрылся из виду, и Волк стал ждать, когда он опять появится. Он ждал несколько времени, молчаливый, спокойный, без движения, точно обратившись в каменное изваяние, но охваченный пылким желанием. Потом он опять обернулся и подбежал к Ирвину. Понюхав его руки, он повалился на землю у его ног, глядя на поворот дороги, туда, где она скрывалася из глаз.

Узкий ручеек, сбегавший вниз по мглистым камням, казалось, вдруг зажурчал особенно громко; никакого другого звука не было слышно, кроме пения жаворонков. Большие желтые бабочки бесшумно носились под лучами солнца и скрывались в дремавшей тени.

Мэдж торжествующе взглянула на мужа.

Через несколько минут Волк поднялся на ноги; во всех его движениях виднелась решительность и обдуманность. Он не взглянул ни на мужчину, ни на женщину, — глаза его были устремлены на дорогу. Он принял решение, и оба они поняли это, поняли они и то, что для них самих испытание только началось.

Он пустился бежать рысью, и губы Мэдж зашевелились, как будто она собиралась издать ласковый звук, но звук этот так и не сорвался с них. Что-то заставило ее поглядеть на мужа, и она увидела, каким строгим взглядом он следил за нею.

Волк пустился бежать быстрее, делая все более и более крупные прыжки. Он ни разу не обернулся, и быстрота его бега ни разу не замедлилась. Он быстро перебежал дорогу, там, где она делала поворот, и скоро скрылся из виду.

БОНАМИ

Рассказ Джепстера Огл

Через сосновый лес Северной Канады бежал на лыжах какой-то человек. Он покачивался из стороны в сторону, и ноги его сгибались от усталости. Постепенно шаги его начали замедляться, и он чуть было совсем не остановился, но потом с отчаянной, лихорадочной энергией снова устремился вперед, напряженно вглядываясь в бесконечный однообразный сосновый лес и поддерживая руками висевший за спиной мешок, чтобы облегчить его вес. Он не отдыхал и не останавливался ни на минуту, ни разу не опустив своего напряженного, пытливого взгляда, устремленного вперед. Если бы этого человека спросили, куда он так спешит, он ответил бы, что и сам не знает; а если бы его спросили, что он надеется увидать впереди себя, он ответил бы с полной безнадежностью: «ничего». Но в действительности он бежал от смерти и надеялся впереди найти себе жизнь.

Он видел смерть позади себя, у покинутой им реки, и вид этой смерти ужасал его.

Их было на реке всего пятеро, и они тащили бечевой лодку, которую сами сделали, — тяжелую, неуклюжую лодку, которая не стоила потраченной на нее работы. Это было кошмарное путешествие: они попеременно то несли, то тащили на буксире свою лодку, и это чередование повторялось так бесконечно долго, что он наконец утратил все свое мужество и мечтал о тихой, спокойно текущей реке, как усталый ребенок мечтает о постели.

Он и двое других тащили впереди за веревку, когда случилась катастрофа. Он не знал, что произошло; но он и сейчас снова чувствовал то страшное напряжение веревки, которую он тогда тащил, затем то отвратительное чувство, когда он вдруг начал скользить вниз, прямо к бурлящей воде, тщетно ища ногами какой-нибудь опоры на вязком глинистом берегу.

Затем он вдруг услыхал громкое восклицание, а потом визг, высокий, пронзительный, словно женский, он мог только надеяться, что не он издал этот звук, хотя наверное он и сам не знал этого.

Следующее, что он затем припомнил, было то, как он, шатаясь, поднялся с колен у самой вершины скалы, на полдороге к высокому берегу, к которому он старался выплыть. В его руке был нож, которым он перерезал веревку, чтобы освободиться от нее. Он искал глазами кругом себя лодку, но лодки не было; только одна кипящая вода лизала окружающие скалы.