Собачья смерть

Он вынул из мешка маленький фотоаппарат, сделал снимок.

— Сейчас вы спуститесь. Пойдете к Нахимовскому доку. Встанете около второго фонаря слева. К вам приблизится кули, скажет: «Холосая нось, гаспадина». Отдайте фотопластину ему. И всё, ваша миссия закончена. Можете уезжать из Порт-Артура. Лучше не сразу, чтоб не вызвать подозрений, а через несколько дней после начала войны, когда станут эвакуироваться иностранцы.

— А вы? — спросил я в полном недоумении.

— Когда вы исчезнете, я опрокину стул. Снизу прибегут солдаты и возьмут меня с поличным — со схемой в руках. Раз шпиону не удалось похитить чертеж, менять расположение мин незачем.

— Вы с ума сошли! Вас повесят как японского шпиона! — зашипел я. — После начала войны — уж наверняка.

— Если бы, — вздохнул Хо. — Быть повешенным — смерть легкая. Но я не могу признаться в том, что я японский офицер. Это значит, что я останусь китайцем. Меня передадут китайским властям, и я буду распят заживо, как поступают с изменниками. Неприятная смерть. Но не собачья — при условии, что вы в точности выполните порученное. Очень вас прошу, не подведите меня, мистер Рейли. И вторая просьба. Не живите собачьей жизнью.

…Я исполнил порученное. Следующей же ночью десять японских миноносцев атаковали русскую эскадру и вывели из строя главные ее корабли.

А Хо Линь-Шуня палач приколотил гвоздями к двери сарая. Мне рассказывали, что шпион умер только на исходе второго дня».

* * *

От Грамматикова он вышел в шестом часу. Идти к Орлову поздно. Того могло уже не оказаться на службе, а свой домашний адрес Владимир Григорьевич никому не сообщал. Этот сверхосторожный человек чуть ли не каждую неделю переезжал с квартиры на квартиру.

Собственно, по плану встреча с Орловым предполагалась только завтра.

Переночевал Сидней у своей петроградской возлюбленной Антонины Леонтьевны. Они называли друг друга по имени-отчеству: «Антонина Леонтьевна» и «Сидней Георгиевич», отношения у них сложились деликатно-драматические, очень красивые. Это была женщина блоковская, дышала духами и туманами, вдохновлялась короткими встречами и долгими разлуками. Каждое свидание с ней было последним, каждое прощание будто навек. Рейли появлялся на пороге без предупреждения, ее тонкое лицо розовело от счастья, взгляд затуманивался. «Вы! Это вы…» — шептала Антонина Леонтьевна. Даже дома она всегда была безупречно одета. Казалось, вся ее жизнь проходит в ожидании его визита. Возможно так и было.

Антонина Леонтьевна знала, что Сидней Георгиевич английский разведчик, но никогда не задавала вопросов. Удивительная женщина. Единственная на свете. Как впрочем все женщины, которых он любил.

Вечер и ночь прошли волшебно. Утром, когда Антонина Леонтьевна еще спала (по подушке разметались великолепные пепельные волосы), Сидней тихо оделся и вышел. Романтически прощаться было пока рано, он собирался провести здесь еще одну ночь.

В начале девятого явился на Гороховую, в ЧК, показал удостоверение.

— Я к товарищу Орловскому.

Владимир Григорьевич к числу друзей Сиднея не относился — сомнительно, чтобы у этого холодного господина вообще имелись друзья. Но если бы Рейли стал составлять перечень своих самых поразительных знакомых (а список получился бы длинный и впечатляющий), Орлов занял бы в нем одно из первых мест.

Это был человек-арифмометр, просчитывавший каждое свое действие на бог знает сколько шагов вперед. И шаги эти выстраивались в весьма непрямую линию, следуя некоему замысловатому маршруту, известному только самому Владимиру Григорьевичу.

В юности, изучая на юридическом криминологию, он решил, что Россия для постижения сей науки слишком скучна, и уехал в Соединенные Штаты Америки, где с преступностью дела обстояли намного интересней. Целый год Орлов путешествовал по самым бандитским закоулкам неспокойной страны, работая то в порту, то в питейном заведении, то в каком-нибудь притоне. Вернулся аккурат к началу японской войны и немедленно отправился на Дальний Восток добровольцем. Однажды в разговоре выяснилось, что весной 1904 года, когда Рейли выбирался из обреченного Порт-Артура, Орлов как раз прибыл туда с пополнением. (Рассказывать Владимиру Григорьевичу о своей роли в порт-артурской эпопее Сидней благоразумно не стал.)

После войны молодой юрист сделал умопомрачительно быструю карьеру. Служил в Варшаве следователем по особо важным делам и к четырнадцатому году имел чин действительного статского советника, то есть в тридцать с небольшим уже стал «превосходительством». В германскую войну перевелся в контрразведку, вылавливал крупных шпионов и еще более крупных казнокрадов, считался доверенным лицом самого генерал-адъютанта Алексеева, начальника штаба Верховного Главнокомандующего.

Но вот произошел большевистский переворот. Государства не стало. Отправляясь на юг то ли восстанавливать старую Россию, то ли создавать новую, генерал Алексеев поручил толковому помощнику организовать подпольную эстафету, по которой тысячи офицеров и юнкеров, живущих в Петрограде, смогут попасть на Дон, чтобы вступить в Добровольческую армию.