Голова! Второй день болит. Мешает. Голова! И вот тут, сейчас, холодок странный пробежал по спине. А через минуту – наоборот: тело наполнилось сухим теплом, а лоб неприятный, влажный. В висках толчки. Простудился.
Проклятый февральский туман65! Лишь бы не заболеть!.
Лишь бы не заболеть!..
Чужое все, но, значит, я привык за полтора месяца. Как хорошо после тумана! Дома. Утес и море в золотой раме.
Книги в шкафу. Ковер на тахте шершавый, никак не уляжешься, подушка жесткая, жесткая.. Но ни за что не встал бы. Какая лень! Не хочется руку поднять. Вот полчаса уже думаю, что нужно протянуть ее, взять со стула порошок с аспирином, и все не протяну..
– Мишуня, поставьте термометр!
– Ах, терпеть не могу!.. Ничего у меня нет...
Боже мой, Боже мой, Бо-о-же мой! Тридцать восемь и девять. . да уж не тиф ли, чего доброго66? Да нет. Не может
65
66
зимой 1920 г. он приехал из Пятигорска и сразу слег. Я обнаружила у него в рубашке насекомое. Все стало ясно – тиф. Я бегала по городу – нашла врача, который взялся лечить коллегу. Но вскоре белые стали уходить из города...»
быть! Откуда?! А если тиф?! Какой угодно, но только не сейчас! Это было бы ужасно67... Пустяки. Мнительность.
Простудился, больше ничего. Инфлюэнца. Вот на ночь приму аспирин и завтра встану как ни в чем не бывало!
Тридцать девять и пять!
– Доктор, но ведь это не тиф? Не тиф? Я думаю, это просто инфлюэнца? А? Этот туман. .
– Да, да.. Туман. Дышите, голубчик... Глубже.. Так!.
– Доктор, мне нужно по важному делу.. Ненадолго.
Можно?
– С ума сошли!..
Пышет жаром утес, и море, и тахта. Подушку перевернешь, только приложишь голову, а уж она горячая.
Ничего... и эту ночь проваляюсь, а завтра пойду, пойду! И в случае чего – еду! Еду! Не надо распускаться! Пустячная инфлюэнца. . Хорошо болеть. Чтобы был жар. Чтобы все забылось. Полежать, отдохнуть, но только, храни Бог, не сейчас!. В этой дьявольской суматохе некогда почитать. .
А сейчас так хочется.. Что бы такое? Да. Леса и горы. Но не эти, проклятые, кавказские. А наши, далекие.. Мельников-Печерский. Скит68 занесен снегом. Огонек мерцает, и
67
68
(1818–1883) в своих романах «В лесах» и «На горах» красочно описал жизнь старообрядцев в дальних скитах.
баня топится.. Именно леса и горы. Полцарства сейчас бы отдал, чтобы в жаркую баню, на полок. Вмиг полегчало бы... А потом – голым кинуться в сугроб... Леса! Сосновые, дремучие.. Корабельный лес. Петр в зеленом кафтане рубил корабельный лес. Понеже... Какое хорошее, солидное, государственное слово – по-не-же! Леса, овраги, хвоя ковром, белый скит. И хор монашек поет нежно и складно:
Ах нет! Какие монашки! Совсем их там нет! Где бишь монашки? Черные, белые, тонкие, васнецовские70?..
– Ла-риса Леонтьевна71, где мо-наш-ки?!
– ...Бредит... бредит, бедный!..
– Ничего подобного. И не думаю бре-дить. Монашки!
Ну что вы, не помните, что ли? Ну, дайте мне книгу. Вон, вон с третьей полки. Мельников-Печерский...
– Мишуня, нельзя читать!..
– Что-с? Почему нельзя? Да я завтра же встану! Иду к
Петрову. Вы не понимаете. Меня бросят72! Бросят!
69
70