Сны курильщика

«Так КТО познается в беде? КОГО познавать? КУДА они все подевались?!» — вот какие вопросы я задавал своему молчаливому телефону. И ведь, правда, нашелся один человек… Человек? Женщина. Она кормила меня супом время от времени и занимала мне денег (я потом, конечно, отдал). Мы редко видимся в последнее время, увы. Мы — друзья…

* * *

Конечно, «всегда быть одному — слишком много для меня, все один да один — это дает со временем двух…» (Ницше). И так у человека, неважно, насколько он отшельник (мы все в разной степени отшельники), появляются собеседники, знакомые, приятели. Люди, которым что–то надо от тебя и от которых что–то надо тебе. Беспредметного приятельства не бывает: это либо любовь, которую мы здесь в расчет не берем, либо «синдром Манилова» — клинический случай, вата в шоколаде. Данный принцип взаимообмена можно обозвать как угодно: «око за око» или «ты мне, я тебе», или, по Ньютону, «действие равно противодействию» — сути дела это не меняет. Если ты оказываешь человеку услугу, ты вправе ожидать ответной услуги с его стороны. Мы и живем–то благодаря взаимным услугам, и чем их больше — тем теплее и уютнее жизнь. Соответственно подбирается круг приятелей — людей, с которыми тебе интересно и полезно общаться, проводить время, обмениваться информацией… И уже не кажутся снобистскими фразочки типа: «человек не моего круга» — ну, если это действительно так! Если человек хочет от вас какой–то услуги, предъявляя на то очень странные права (пили вместе в 1989 году или — «тоже жена ушла»), но ничего не предлагается взамен, будьте настороже: сейчас начнутся толки об истинной мужской дружбе! Само слово может быть даже не произнесено, оно подразумевается: мы друзья. Как «друзья», почему «друзья»? Так и хочется воскликнуть:

— Господа, здесь играют краплеными картами! Мне подсовывают чужую задушевность, которой я вовсе не просил!

Да–да, подсовывают задушевность, или комплимент, или честные глаза — а взамен–то просят от тебя конкретных денег, времени, вещей, поступков…

А, бесполезные возгласы. И тон дурной — нынче моднее иметь друзей (во всех смыслах), чем не иметь их вовсе. Так что я прошу не воспринимать все сказанное выше очень уж всерьез — это не про вас, друзья мои, это совсем–совсем про других людей, вы их не знаете, они не нашего круга…

Один из них вчера до двух часов ночи рассказывал мне, попивая пиво, с каким количеством женщин переспал за последний месяц. Ему хорошо, он — безработный…

«Друзья — воры времени», как хорошо сказал один нехороший ирландец.

И они всегда возвращаются на место преступления.

Но почему бы их не посадить за решетку…

ТРОНУТЫЙ ОТ РОЖДЕНИЯ

Уже на рассвете он выследил последнего таракана и раздавил его монаршей пятой. Из дырок душа лился остывший кофе. Наволочка, набитая свитерами, скорчилась под мокрым шаром королевской головы. И наступило утро.

Королева звенела ложечкой о края стакана в купе скорого поезда, навсегда уходящего на запад. Чай в стакане багрово улыбался.

Принцесса сидела на чистеньком желтом унитазе в тесном туалете своей комнаты–квартиры, уронив похмельную голову на колени. Спутанные темно–русые волосы висели перед глазами.

Принц подивился прохладе и запер цветочный киоск, который охранял по ночам.

Будущий босс свинтил пробку с потной бутылки «Обуховской» и приложился, левой рукой гладя себя по голому волосатому животу.

Все обрастали деталями, входили во множества, совершали взаимно согласованные действия. А безработный король спал на скомканных свитерах.

* * *

Будучи изгнан и заточен в своем изгнании, по ночам он сочинял театральные монологи, долженствующие подчеркнуть его значительность и, так сказать, непреходящесть. Дело в том, что с малых лет он понял одну простую вещь: быть королем — вот единственное поприще, достойное человека в этой жизни. Если ты не король — ты вообще никто. Но если ты король — это заметно сразу. По твоим рубашкам, по твоим милашкам… По твоим повадкам и неполадкам. И уж никакого значения не имеет, кто ты официально, в миру — официант или, например, бродяга.

— Так и вижу какого–нибудь придурка–психотерапэвта, — злобно говорил он этой ночью потолку своей спальни, — какого–нибудь хмуро–серьезного или, один черт, цинично–веселого социолога–затейника, качающего головой: «Шизофрения, как и было обещано…» Милок, а кто ты такой, чтобы судить обо мне со своей лекарственной колокольни? Что ты ЗНАЕШЬ, чего ты ДОБИЛСЯ? Чего добиваешься сейчас? Что ты любишь, а к чему просто привык? Что ты ненавидишь, а чего просто боишься? Расскажи мне о себе, и мы поспорим, кто из нас более нормален — я, воображающий себя королем, или ты, тянущий до старости ебливым ухоженным клерком. Я и в подлой жизни высокомерен и неприятен, как любой король, и нет человека или Бога, на которого я бы смотрел снизу вверх; ты и в самых буйных фантазиях своих утеплен женщинами и друзьями, а поверху для верности обит суконной традицией: потому что без этого ты зябнешь, без этого ты — слякоть…