— Прости, я забыл. Теперь у тебя единственное занятие — помогать друзьям… Высочайшая миссия!
Это было тоже оскорбление, более тонкое, а потому более злое. Но — странно — оно почти не задело; волна отхлынула, с шумом унеся с собой гальку прежней обиды. Теперь можно наступать, не боясь сорваться.
— Ты порадовался за сына. Я тоже рад за Феликса. Он идет в науку. А рядом ползут, лезут в каждую щель разные жуки, слизняки и… клепни. А ты им покровительствуешь. Клепнев — будущий кандидат! Смеха достойно!
Будыка сел. Выплеснул в широко раскрытый рот коньяк, вытер платком руки: видно, они вспотели. Сказал спокойно, запросто:
— Ничего у вас и тут не выйдет, Иван. Каждый имеет право сдать минимум, писать на любую тему. У Клепнева тема неплановая. Зарплату он получает не за то, что пишет диссертацию. Защищать будет не у нас, если тебе известно положение. Не я его научный руководитель. За одного из жуков я несу известную моральную ответственность. Да, у жуков есть Жук, — Будыка засмеялся. — Я не без греха, Иван. Но спасать меня не от чего. И не от кого. Нет. Напрасно тратишь время, командир. Пей. Кофе стынет.
— За твою уверенность. Но мне хочется понять. Зачем ученому Клепнев?
Будыка скривился, как от зубной боли.
— А-а, черт! Дался тебе этот Клепнев. Да пойми ты наконец. Он нужен не ученому, он нужен директору, который отвечает за все. Да не могу я день и ночь заниматься административной работой. Я — ученый, конструктор. Для тебя Клепнев — пройдоха, для меня — делец, выбивала, доставала, как хочешь называй. И мне нужен такой человек. Он работает за пятерых. Он освобождает меня от мелких забот. Он один может раздобыть и сортовую сталь и этот вот коньяк, который тоже иногда нужен. Я не крохобор и не ханжа. Мне приходится жить и работать с людьми… Ты начинаешь меня удивлять, Иван. Никогда раньше ты не был оторванным от жизни моралистом. Ты человек конкретного дела. И грехов у тебя не меньше, чем у меня. Не строй из себя теперь святого. Знаем…
Это была почти угроза. Но странно, и она мало тронула Антонюка. Он только подумал, что правильно сделал, не рассказав о Наде и Вите.
— Если я и строю из себя святого, на меня все равно никто не молится. А ты хочешь, чтоб на тебя молились. Есть разница.
Снова хозяин развеселился, и на этот раз, кажется, искренне, без игры: жонглировал ложечкой, по-мальчишески улыбался.
— Ты только сейчас открыл, что на меня молятся? Молятся давно. Но кто? И за что? Кто разбирается в моей работе, в моих станках… Мои заслуги перед промышленностью… Не может быть ни политики, ни науки без авторитетов. А ты поставил себе целью сбросить с пьедестала всех святых. Попробовали недавно. Но тут же водрузили новых, против которых ты сам выступил. Природа не любит пустоты. Основное — выяснить, за что молятся и как… по доброй воле или… по приказу… В науке не прикажешь. У нас истины конкретные.
Иван Васильевич смотрел на друга и… любовался, без иронии, от души, его самоуверенностью, победоносным наступлением на позиции противника. Его жаждой и в этом споре с глазу на глаз оказаться на белом коне. Но Антонюк, как хороший тактик, видел все его промашки и выбирал момент, чтоб нанести решительный удар. По-партизански. Больше, пожалуй, не стоит завлекать противника в трясину рассуждений, в которых он может увязнуть сам. Очень соблазнительно дать бой в чистом поле. Чтоб удар был элементарно прост.
— Ты решил воздвигнуть себе «памятник нерукотворный» автоматами, скопированными с чужих… И, между прочим, не самых лучших, уже устарелых… Книгой, где формулы теоретических расчетов списаны с чужой книги…
Будыка вдруг посинел. Антонюк не часто видел его таким. Подумал, что так можно довести немолодого уже человека до гипертонического криза. Однако не отступил. Не смог. Сунул руку в карман за записной книжкой.
— Могу назвать фамилию автора… название тех автоматов и, для примера, несколько формул из той книги и из твоей… Желаешь послушать?
Нет, не желал Валентин Будыка слушать. Тяжело поднялся, как буйвол. Зацепил столик. Если бы Иван Васильевич не придержал, перевернул бы. Грубо выругался.
— Поймали блоху? Ни хрена вы не смыслите, а лезете! Законы Ньютона, Ома, Эйнштейна используют все! Кто когда считал это плагиатом? И математические формулы! Что я, украл патент? Я взял идею. И сэкономил государству миллионы рублей. Миллионы! Кто из вас, поверяльщиков, дал их народу? Вы умеете только брать!
— Но не выдавай это за изобретение, достойное высшей награды.
— Ах, вот оно что! Врагам моим поперек горла стало выдвижение работы на премию. Это я знал. Но никогда не думал, что среди них и ты. — И вдруг совсем другим голосом, с жалостью — Иван! Кто тебя купил? Куда ты лезешь? Книжечку завел, формулы выписываешь… Счет ведешь. Давно?
— Что давно?
— Давно тебе захотелось поставить крест на нашей дружбе?
— Мне жаль тебя, Валентин. Ты опьянел от славы.
— Пожалей себя. Себя пожалей, Иван! В кого ты превращаешься? В старого завистника и злопыхателя. Ты мстишь близким за свои неудачи. Был человеком, а становишься… — Бросил грязное слово.