Снежные зимы

   Волны бухали с прежней силой, только как бы реже, с большим раскатом. Они вышли но узкому переулку на берег. Море дохнуло в лицо солеными брызгами и запахом водорослей. Здесь, вблизи, белые гребни валов не казались такими грозно-фантастическими, уже не страшно было, что море водяной горой обрушится на землю. Все стало обычным. Но Антонюк увидел, как загорелись у сына глаза, раздулись ноздри, как он склонился над обрывом: вот-вот кинется в самую высокую волну. Нет сомнения: морские просторы приворожили сухопутного моряка.

   — Море съело пляж, — сказал Василь с восторгом перед могуществом стихии и радостно засмеялся. — Негде будет «дикарям» отлеживать бока. Сколько их сюда наезжает летом! Лодыри!

   — Ты строго судишь людей, использующих свое право на отдых. Разве твоя мать или Лада лодыри?

   Василь немного смутился.

   — Некоторые тут все лето сидят.

   — Ты все знаешь…

   — Совхоз — наши шефы. А дармоеды эти живут у совхозовцев. Правда, местные тоже научились их обирать.

   — А заодно и тех, кто приехал отдохнуть на честно заработанную копейку.

   — Да уж, конечно, не разбирают, с кого слупить больше, с кого меньше. Лови момент.

   Такие рассуждения сына не понравились: одних он осуждает огулом, других так же огульно оправдывает, уверенный, что он — за людей трудящихся, которым можно простить такой небольшой грех, как выколачивание денег из курортников. Видно, хороши шефы эти совхозники, если такое влияние оказывают. Спорить трудно, не зная этих людей и их психологии. Он никогда не живал в таких курортных местах. Сын, между прочим, словно прочитав его мысли, сказал:

   — Напрасно ты, отец, не ездил к морю. У тебя были такие возможности.

   — Я не люблю курортов.

   — Можно полюбить море.

   — Я люблю поле и лес. Ты полюбил море?

   — Полюбил. Это здорово, я тебе скажу. Даже в такую погоду — чудо. Неужели не понимаешь? А летом, когда солнце!.. Нам с горы его видно на десятки миль. Искрится все. И без конца меняет краски. Каких не бывает цветов! Когда солнце всходит, когда заходит. В полдень. Стоишь на посту — глядишь и не налюбуешься. А если б ты с аквалангом спустился под воду. Сказка! — От восторга он говорил отрывисто, как школьник.

   — Ты аквалангист?

   — Да. Разрядник.

   — Это не рискованно?

   — А ты прожил без риска?

   Иван Васильевич опять рассмеялся.

   — Ты парируешь, как хороший фехтовальщик. Я рискнул в последний раз в пятьдесят шесть… Правда, знал, что теперь это не смертельно.

   — Ты был таким же и тогда, когда это было смертельно?

   — На войне — всегда. В мирное время — не всегда. Но не потому, что не хватало мужества. Когда-то ты осудил меня…

   — Теперь я не осуждаю. Нельзя бросаться в море с горы. Мне, например, хочется набить морду тому солдафону. Но что я этим докажу? Меня засудят. Теперь я тебя понимаю.

   Ивана Васильевича растрогали эти слова сына, но и насторожили: а не слишком ли много взрослой рассудительности и… покорности? Кому нужно, чтобы из парня вырос безропотный исполнитель чужих команд? Конечно, армия есть армия. Однако и армия сильнее, когда состоит не из роботов, а из людей волевых, умных, свободных, которые умеют отлично выполнять разумные приказы, умеют серьезно думать не только о содержимом своего котелка и ранца, но и о самых высоких материях, о самых широких проблемах — от техники подводного плавания до космических полетов, от цен на курортном рынке до районирования посевов кукурузы, от схемы локатора до событий во Вьетнаме.

    Они шли мимо белых домиков, где летом жили художники, мимо аллеи кипарисов. Иван Васильевич хозяйским глазом оглядывал строения, дорожки, тоннели из виноградных лоз, что некогда давали заманчивую тень, а теперь висели на железных опорах, как рваная сеть, неумело сплетенная, мокрая. Спросил у сына:

   — Знаешь названия здешних садовых деревьев?

   — Нет.

   — Напрасно.

   — Не всем же быть агрономами.

   — Названия деревьев должен знать каждый культурный человек. Как бы ты себя чувствовал, если б не умел отличить дуб от клена?

   — Сравнил!

   Василя не интересовал сад. Он смотрел на море, пошел у самого обрыва, должно быть, нарочно, чтоб брызги били в лицо. Лизнул мокрую ладонь. Возможно, что сын нарочно привел к этому обелиску. Серая низкая пирамида, позеленевшая медная дощечка, надпись на которой скупо и прозаически сообщала, что здесь похоронено пятнадцать моряков-десантников, погибших 31 декабря 1941 года при высадке на берег.

   Василь остановился у обелиска с таким видом, словно это была главная и конечная цель их похода. Снова начал сеяться дождь, и мелкие капельки его казались солеными, будто морские брызги взлетали в небо и падали оттуда. Корпуса пансионата отсюда, с берега, не выглядели так мрачно, как с шоссе, они смотрели на море множеством окон. Но ни на балконах, ни на дорожках — нигде ни живой души, словно место это давно и навеки покинуто людьми. От этой пустоты еще с большей силой охватывало чувство скорби перед этим простым памятником мужеству, каких тысячи на просторах от Волги до Эльбы, от Кубани до Дуная.

   — Отец, скажи мне, зачем погибли эти ребята?

   Иван Васильевич не понял, удивился и встревожился: почему вдруг такой вопрос?