Снежные зимы

   — А ты подымался там, по тропке? — Василь свистнул и засмеялся. — Лада ничего не хотела знать, ничего не хотела видеть. Она влюбилась в одного моего дружка, в Сашку Павельева. Теперь ему пишет каждый день. А мне — раз в месяц.

   — Лада пишет сюда парню?

   — А ты не знал?

   Иван Васильевич почувствовал себя обманутым. Жил в уверенности: кто-кто, а Лада раскрывает перед ним свою душу, говорит обо всем, что думает. Единственный действительно открытый и искренний человек. Не то что молчаливая Майя, далекий Василь, зять, который болтает много, но всегда себе на уме. И вот — пожалуйста…

    «И мать дуреха! «Лада каждый день бегала в горы к Васе!» Тетеря! Грела старую спину на пляже и сквозь черные очки собственной дочки не углядела. И теперь ни черта не видишь. Негр, Феликс Будыка — все это черно-белый камуфляж. А истина — вот она где. В горах. Не тот ли это весельчак, что первый меня задержал? Однако хватает времени у нее каждый день писать! На любовь всегда времени хватает». Необыкновенное чувство овладело Иваном Васильевичем: и злость на дочку, на жену, и в то же время какое-то странное удовольствие, даже восхищение: «Ах, чертовы дети, только и жди от вас сюрпризов».

   — Если она держит это в секрете, то ты не выдавай меня, пожалуйста.

   — Ладно. Не выдам.

   — Я не хочу ссориться со своей дорогой сестрой. Она хоть редко пишет, но письма веселые и… умные.

   — Что он за человек… этот твой друг?

   — Сашка? Парень — душа. Лесовод. По уши влюблен в лес. У него отец лесничий. И о и поступал в Лесную академию в Ленинграде. Срезался. Ну и забрили.

   Ивана Васильевича неприятно кольнуло это «забрили». Было бы больно узнать, что сын смотрит на службу как на наказание за университетские грехи. Поговорив о Ладе, о матери, он осторожно спросил:

   — Ну, как тебе служится?

   — «Как тебе служится, с кем тебе дружится?» — весело продекламировал сын и так же весело ответил: — Хорошо, отец. Поначалу было трудно. А теперь — ничего, даже нравится. Не надо много думать. Всё делаешь по команде.

   — Не утрируй, пожалуйста. Ты не безголовый автомат.

   — На своем боевом посту я думаю. У таких приборов нельзя не думать. Я могу открыть тебе секрет, товарищ полковник запаса. Если знаешь, что благодаря твоей работе в штабе флота и противовоздушной обороны каждую минуту и каждый час знают, что делается в небе, куда какой предмет летит и с какой скоростью, где, в каком квадрате стадо овец подняло слишком высокий столб пыли, так, скажу я тебе, такое чувствуешь!.. И гордость. И радость. И уверенность, что никакой гад неожиданно не плюхнет папе и маме на голову какую-нибудь игрушку, как в сорок первом. Пускай попробуют. Нам показывали, чем мы можем ответить. Правда, у меня возле этих «пушечек» похолодело внутри. Я не хотел бы нажать на эти кнопки. Но людям, которые изобрели наши приборы и все прочее, я готов в ноги поклониться. Можешь себе представить — твой сын, бездарный математик, не в пример своей гениальной сестре, здесь полюбил технику? Правда. Я даже думал: не сделать ли своей профессией работу с этими приборами?!

   Это признание обрадовало отца. Говорил Василь, безусловно, искренне и серьезно, хотя и ребячился немножко, чуть бравировал. Только насчет профессии — отец не совсем понял. Спросил.

   — Наш командир агитирует меня пойти в инженерное училище.

   Такое намерение сына должно было бы обрадовать — вон как изменились его взгляды! Но Иван Васильевич вдруг почувствовал, что в глубине души ему не очень хочется, чтоб сын на всю жизнь остался в армии. Лучше бы скорее возвращался домой. Упрекнул себя: «Раскисаешь под старость, как его мамочка. Хочешь держать под крылом. Пускай выходит в широкий мир». Сказал:

   — Что ж… недурная перспектива.

   — Но если б в армии все были, как наш командир. Если б не было дураков…

   Отец весело засмеялся.

   — Чего захотел! Не помню, кто из великих сказал: без дураков было бы скучно.

   — Это верно — с ними весело, — согласился Василь без улыбки, с мрачной суровостью. — Так весело…

   Иван Васильевич вопросительно глянул сыну в лицо, сказал:

   — Тебя обидел кто-нибудь?

   — Нет. Никто. Но есть у нас один солдафон, все время боюсь, как бы не сорваться… А он — шишка.

   — Я прошу тебя, Вася. Не от своего имени. От мамы. Я понимаю, случалось — сам давал дуракам в зубы. Но у меня было другое положение. Ты — солдат.

    Василь, замедлив шаг и даже сбившись с ноги, так же пытливо посмотрел на отца, заглянул в глаза. Минуту тянулся немой разговор, который оба хорошо понимали. Наконец Василь широко улыбнулся.

   — Не бойся. Не сорвусь. Научен уже.

   Дождь перестал сеяться. Падали редкие капли. Облака поднялись выше. Или, может быть, так казалось потому, что все ниже и ниже спускались они. Когда дошли до поселка, Василь предложил:

   — Пойдем погуляем у моря.