Снег Энцелада

— Я, пожалуй, домой лучше, — ответил я. — Что-то голова болит, поеду, полежу. Аглая, был рад увидеть… Чагинск просто отличный… лучший из тех, что я видел. Всем пока!

Элвис покинул библиотику.

Я сел в машину, завел двигатель, отъехать, однако, не успел, поскольку прибежал Роман, схватился за дверцу.

— Слушай, Вить, я тебя попросить хочу…

Перепачканный в тонере.

— Рассказывать девушке про кандалы и Тайную канцелярию — прекрасный ход, — сказал я. — И про бабушкин обрез тоже неплохо, переходи к дедушкину калоприемнику…

— Да нет, про другое хотел.

Роман достал синюю флешку.

— Ты хотел доверить ей свою книгу… О, Рома, я сейчас прослежуся…

Роман смутился и слегка покраснел.

— Да, хотел, чтобы она посмотрела… но электричества нет… Может, ты все-таки посмотришь? Ну, что я там набросал?

— Да, само собой.

Роман вручил флешку и побежал чинить принтер, я же поехал к Снаткиной.

Дом был обычно открыт, я быстро прошел в свою комнату и улегся в койку, и некоторое время лежал, злясь на самого себя. Мог ведь остаться чинить принтеры. Вряд ли это так сложно, когда-то я сам чинил, перетягивал приводные ремешки, чистил поддоны и заправлял картриджи.

Я собрался посмотреть файл Романа, но в комнату бесшумно вошла Снаткина, словно и не вошла, а оказалась за порогом — воздух не колыхнулся, все у нас по-старому. Снаткина так долго жила в своем доме, что выучилась перемещаться бесшумно и незаметно, а может, дом приспособился к ней и, когда Снаткина хотела оказаться на веранде, открывал короткий путь. Несколько секунд Снаткина стояла, прислушиваясь, затем продвинулась и уселась на стул. От Снаткиной пахло «звездочкой» и резаным укропом.

— Как деда твоего на войне убили, так бабка твоя замуж и не вышла, — сказала Снаткина. — Одна прожила. Хотя сватались к ней, сватались, Кудряшов с Пионерской, еще один мужик, оба не дрянь, у Кудряшова дом на берегу. А бабка твоя не захотела, сказала — ждать буду. Что Домке скажу — отец твой пропал, а я его ждать и не попробовала? Работа есть, огород есть, подожду. А что, работы-то и правда полно, завод в годы войны вдоль всего берега расширили. Вот она там и работала, как в войну гильзы чистила, так и дальше чистила…

Снаткина поскребла стену.

— Бабка твоя красивая была, высокая, руки полные, но уже к сорок четвертому все ногти съехали, а жила она как раньше — в Лесникове, а там семь километров. Каждый день туда семь, обратно семь, так лет пять и бегала, стала на косу похожа…

Моя бабушка была похожа на косу. Я неожиданно понял, что это действительно так. На косу. Я не помнил бабушку полной и красивой, она всегда была худой и резкой. Поехали на реку окучивать картошку, в обед я играл на крутом берегу, бабушка сидела рядом, резала хлеб. Я запнулся и полетел в воду, бабушка успела поймать меня левой рукой и забросила на берег. Я спросил, почему бабушка такая сильная, а она ответила, что весь сорок второй год работала на разгрузке и разбортовке ящиков со снарядными гильзами. Каждый день по двенадцать часов она грузила и открывала ящики. А после смены шла домой с фомкой за ремнем и для безопасности, и потому, что боялась ее оставлять на заводе, у нее была отличная фомка, легкая, из ремонтного комплекта «Студебекера». А потом они перевезли дом из Лесникова в Чагинск, а в сорок втором на протравку поставили…

— Завод-то потом закрыли, сделали склады, а бабку твою уволили — живи как хочешь. Ей умные люди давно советовали — иди, оформись как вдова, у тебя дочь растет, скоро школу закончит, а у вас дом из бани сделан, на полка́х спите. Но она упорная была, нет, говорит, без вести пропал, какая вдова? А сама на двух работах, в коровнике с утра, вечером полы в детском саду мыла. Потом Домка выросла, уехала, стала жить отдельно. С войны уж десять лет как прошло, ясно, что никто не вернется. Не хочешь вдовой записываться, так замуж иди. Мужиков не хватало тогда, а к ней все сватались, она как трактор была, не своротишь. Ей говорили — ты чего, двадцать лет как война закончилась, угомонись, живи по-человечески, но нет, дура упрямая, все по-своему.

Дура твоя бабка была, не было во всем этом городе проклятом дурней твоей бабки. В семьдесят втором к ней военком сам приехал со всеми бумагами, уговаривал — одумайся, мы на Михаила и свидетельство новое выписали, не без вести, а смертью храбрых, все как положено, распишись, пенсия с прибавкой пойдет. А бабка твоя ничего не подписала, только смеялась. Ну, военком сам ветеран, покричал, а бабке велел дрова бесплатно выписывать и развалюху послал солдат поправить. А потом Домка забеременела, на севере плохо было, в бараке жили, она сюда обратно сунулась, так бабка ее погнала прочь, живи сама, а за внуком ладно, посмотрю. А ты весь больной был, весь коростой покрыт, и на голове короста. Так она в Гридино каждый день за козьим молоком бегала, от коросты козье молоко самая лучшая вещь, помогло, зачем приехал, дурак, говорила же тебе не приезжать…

Приехал.

Моя бабушка вышла замуж в сороковом, деда призвали в августе сорок первого, пропал в сорок втором под Сталинградом. Бабушка ждала его пятьдесят лет.