Смилодон в России

Вот обрадовал так обрадовал, сказал приятное на сон грядущий. И ведь наверняка не врет, потому как опытен и к местам здешним весьма привычен — обретается в Сибири давно уже, сразу-то и не вспомнишь, сколь долго. Лихо покуролесил с Емельяном свет Ивановичем да с богатуром Салаватом, прогулялся этапом в каторжанских “железах”, вдосталь нагорбатился на государство и отечество, потом бежал и… А с Буровым его свел случай, вернее, узкая лесная дорожка где-то под Тюменью. Пошаливал там Егорий со товарищи, изрядно баловался кистеньком, топориком да острым ножичком — грабил-обирал до нитки всех встречных-поперечных. И кто мог знать, что попадется один, у коего зарядов в фузее что пальцев на руках. Всю ватагу положил, в упор, так что и не пикнул никто, а вот в Егория Рваного стрелять не стал — избил до полусмерти, в болотце помочил да и спросил так-то ласково: “А что, пойдешь в проводники ко мне? Не обижу”.

Да, не стал Буров убивать этого безносого татя — во-первых, и впрямь без проводника хана, а во-вторых, разглядел породу редкую — звериную, свирепую, но не подлую. То, что надо. А уж Егорий-то понял сразу, что имеет дело с хищником, огромным, матерым, очень сильным, место которому во главе стаи. И Боже упаси рычать, огрызаться или посматривать на его самку — разорвет. Лучше с ним жить в согласии. И вместе шататься по просторам тайги, полным приключений, опасностей и несметных богатств. Главное, подальше от объятий отечества, пахнущих железом, пенькой и бычьей, из коей кнуты вьют, кожей.

Словом, отправились Буров с Егорием в балаган, почивать. Каждый в свой персональный, из оленьих шкур мешок. Разулись, почесались, устроились поудобней, и скоро в шалаше воцарился Морфей. Спали по-разному: Лаура — тихо, Егорий — давая такого храпака, что содрогались сосны, Буров — по-звериному, чутко, не отнимая пальцев от рукояти волыны. Тать, он и есть тать — хоть и не подлой породы, а черт его знает, что у него в башке…

II

Утро началось, как водится, с визита оленей. Пришли, замычали, потерлись мордами о колья шалаша, недоуменно, с укоризной округлили глаза — эй, хозяева, когда костры-дымокуры[503] будем разжигать? И как насчет чего-нибудь вкусненького? Само собой, разожгли, само собой, дали — без оленя в тайге ой как плохо. А вот новый день, похоже, ничего плохого не сулил — небо было безоблачным, ветер ласковым, настроение безмятежным. Бодро суетились кедровки, радовались бекасы, клесты встречали солнце пронзительными свистами, дрозды на старой лиственнице выясняли отношения, грозно открывали клювы, шипели по-змеиному и готовились к драке. Ничто в природе не напоминало о скором увядании.

— Так, говоришь, грянет буря? — Буров за завтраком взглянул на небосвод, потом на Егория, качнул головой, хмыкнул насмешливо покачал головой: — Что-то непохоже. Ишь как солнышко-то наяривает.

Честно говоря, светило ему не нравилось — было оно в каком-то странном радужном круге.

— Э, боярин, суть, она не всегда на виду. — Егорий вытянул из углей тайменя, запеченного без соли в мокрых тряпках, и, неспешно, дуя на пальцы, принялся делить на куски. — Глянь, как плачет зеленый лопух — весь в слезах. Береза белая опустила листочки, птицы клюют с жадностью, словно в последний раз. Послушай, как свистит жалобно бурундук. Будет нынче вёдро[504] еще то…