Смерти.net

– Такой вот магазин «Тропинка», – глухо подытожила Лина.

Мы молчали.

Коты убежали в парковый домик, потому что прожили там десять лет – их нельзя было в этом винить. Когда Лина вошла в домик, там уже была бабка: хлопотала, ставила чайник на старенькую промасленную электроплитку, раскладывала по мисочкам обезжиренный творог. Догадаться, откуда бабка, Лина не смогла и смертельно испугалась – чтобы догадаться, нужно было то самое мысленное усилие, сделав которое, она уже точно навсегда отменила бы себе дорогу назад. Но его пришлось сделать, когда бабка изумленно посмотрела и сказала:

– Снова пришла квартиру мою оттяпать? Квартиру забрать хочет. А мы не дадим ей квартиру. Уже ходила, забирала, материю всю забрала.

– Ч-что? – спросила Лина.

– Что-что! Материя исчезает! – укоризненно сказала бабка. – Думаете, бабушка не видит. А бабушка все видит. Все посчитала бабушка. И завещание написала, какое надо.

– Ч-черная дыра? – уточнила Лина, зацепившись остатками ускользающего разума за исчезновение материи.

– Приляг, – вдруг смилостивилась бабка, указывая рукой на старую железную кровать, где уже сидело пятеро котиков. – Так пройдет. Пройдет черная дыра. Если не пройдет – помрешь.

Черная дыра прошла, как только Лина догадалась, что бабка – это нейрозомби, созданная воспоминаниями двенадцати совершенно одинаковых котов, которые – один кот.

* * *

Идти ей было некуда; пришлось остаться с бабкой. Если абстрагироваться от мысли, что бабка померла в этом самом домике и коты (точнее, кот) объели (точнее, объел) ей лицо, – вроде ничего такого страшного. Кто только где не помирает. Кто только кому не объедает лицо. Все мы сидим и ходим среди невидимых могил людей с объеденными лицами. Бабка была туговатым собеседником, но в ней было какое-то странное обаяние; она казалась Лине ужасно нужной (видимо, потому что для котиков бытие бабки являлось эссенцией котикового выживания – бабка была верховным божеством, добывающим пищу, и одновременно ничтожным слугой, эту божественную пищу раздающим). Впрочем, я ведь тоже изначально ощущала невероятную нужность, необходимость, квинтэссенциональность бабки, не понимая, что это все транслируется мне помноженным на двенадцать воспоминанием котика.

Хоть как-нибудь коммуницировать с правительством, родственниками, самой собой, своими ночными мучителями, начальством и прочими элементами реальности Лине не хотелось категорически – то, что сотрудничать она не будет, она поняла еще тем утром, когда на ее груди сидел призрачный кот, будто вырезанный невидимыми ледяными ножницами из влажной, как отсыревшее утреннее полотенце, октябрьской пустоты. Никого нет, не с кем сотрудничать. Надо как-то устраивать свою жизнь. К счастью, спустя пару недель интернет для мертвых отключили совсем – и Лина, прежде испуганно дергавшаяся всякий раз, когда видела вдалеке человеческую фигуру, стала выходить в мир.

Лина начала с аукционов – стала посещать наименее многолюдные, чтобы не столкнуться со знакомыми. Дома у бабки было запредельное количество жуткого мертвецкого тряпья. Лина уматывалась им, мимикрируя под бабку, и шла на аукцион в поисках нужной вещи, иногда под руку с самой бабкой: так посмотришь – просто две бабки-подруженьки, ничего такого. Со временем Лина поняла, что может сдавать в аукционную аренду бабку – как собственного нейрозомби (было в этом что-то дикое, неприятно отсылающее во времена рабства, заметила она), для оценки вещей. За это платили собственно вещами, пусть и небольшими. А вещи Лине были нужны.

Попасть в реальный мир, как ей доходчиво объяснили, в ситуации отключенности интернета для мертвых можно было именно и только через объективные вещи. Вещь и была ключом, и порталом, и мостом. Действительно, объективные вещи оказались не столько связывающими реальный мир и наш отключенный контекст, сколько существующими одновременно в обоих как один и тот же объект. Следовательно, они предлагали не то чтобы связь (ведь они не были каналом), но возможность одновременного присутствия и там, и тут.

– И неодновременного тоже, – сказала наша Лина. – Я это знаю.

– Да, и неодновременного, – сказала не наша Лина, становящаяся нашей по мере того, как она все это нам рассказывала. – Через вещь можно стать любым моментом этой вещи. И это в целом не дает никакой возможности коммуникации. Но дает возможность перехода оттуда сюда. А вот уже после ситуации перехода возможна коммуникация.

– Мы это тоже выяснили, – подтвердила прежде наша Лина. – Но не до конца понимали, как это работает: про коммуникацию, которая возможна только после перехода.