Смертельно безмолвна

– Ты хотела меня сломать, Ари, но у тебя не получится… Я не отступлюсь! Если тебе плохо, мне плохо. Тебе больно, мне больно. Ты меня слышишь? – Ее изумрудные глаза смотрят на меня испуганно и растерянно, а я крепче сжимаю ее руки. – Услышала?

Она не отвечает. На ее щеках образуются черные дорожки от слез, которые я раньше принимал за мрак, за отражение ее черных помыслов, второй натуры. Я ошибался.

Ариадна неровно дышит, в панике оглядывается, следя за демоническими тенями, что порхают над нами, будто черные птицы, а затем ее плечи поникают. Девушка больше не находит в себе сил на борьбу, на существование.

Глаза Ари закатываются, она теряет сознание, повиснув на моих руках.

Глава 19 Прекрасная смерть

Я приношу Ари в спальню. Кладу ее на кровать. Осторожно поправляю волосы, чтобы они не падали на ее лицо, а затем накрываю одеялом. Несколько минут я смотрю на нее и не могу заставить себя уйти, как бы ни старался. Не верю, что она дома.

Я выхожу из комнаты и спускаюсь вниз, прохожу в гостиную и вижу Джейсона. Он сидит в кресле, подперев голову руками.

Я не знаю, что сказать. Сомневаюсь, что в подобной ситуации вообще можно что-то говорить. Мне приходится переступить через все сооруженные мною барьеры, чтобы все-таки набраться смелости и спросить:

– Ты как?

Глупый вопрос, идиотский – и Джейсон не отвечает. Он сжимает голову и смотрит сквозь предметы и время. Он думает, мысли раздирают его на части, а я нервно ищу решение. Норин Монфор умерла. Как мы могли это допустить?

– Я нарисую защиту, хорошо? – Мужчина не обращает на меня внимания. Я опускаю руки и киваю. Наверняка он согласен со мной. Ему больно, он потерян, но он согласен.

Сначала иду к главной двери, рисую символы, которые указаны в книге Эбигейл. Не знаю, нормально ли у меня выходит: узоры кривые и некрасивые, но никто не сделает лучше, по крайней мере сейчас. Придется довольствоваться тем, что имеем.

Поднимаюсь на второй этаж, захожу в спальню Ариадны и вывожу на паркете круг, который не только защитит девушку от злых сил, но и не позволит ей покинуть границы.

Когда я заканчиваю, руки у меня дрожат от напряжения. Все это так чуждо, мне до сих пор трудно принять, во что превратилась моя жизнь, какую роль в ней играю я. Как можно смириться с тем, что Норин Монфор умерла? Как можно смириться с тем, что мы с Джейсоном не смогли ее спасти? Мы говорим себе, что справимся, мы обещаем всем, что справимся, а потом терпим поражение. Я закрываю ладонями лицо и зажмуриваюсь.

Как бы мы ни старались, как бы ни были уверены в себе, мы постоянно сталкиваемся с испытаниями, которые ломают нас. Не знаю, помогут ли эти символы, не знаю, есть ли в них хотя бы какой-то толк. Но продолжаю верить и делать, потому что уверен: как только я остановлюсь, будет очень больно. Я не должен останавливаться – ни на секунду.

Я запираю все окна и проверяю, закрыты ли двери. Прохожу во вторую гостиную и в растерянности замираю, увидев на бархатной кушетке тело, накрытое белой простыней.

Норин Монфор спасла Ариадну, умерла именно так, как хотела: отдала за нее жизнь. В этом поступке я вижу не только благородство, но и смелость, отчаяние. Любовь! Норин не проявляла своих чувств. Я редко видел ее улыбающейся, в отличие от Мэри-Линетт. Редко видел ее увлеченной, в отличие от Джейсона. Но я видел ее сильной, упрямой. Она думала, что ничего не знает о любви, а любила Ари больше всех.

Я медленно выхожу из комнаты, шаркая ногами. Замечаю на столе чашку с отваром, которым Норин лечила мои раны. Забираю ее и покидаю комнату.

Ладони болят от ожогов. Когда в церкви я сжимал руки Ариадны, я сжимал огонь. Тогда я не обратил на это внимания, а теперь не могу шевелить пальцами.

Я прохожу в ванную комнату, включаю свет и замираю. Смотрю на свое отражение, но не вижу себя – вижу покрытое кровью лицо незнакомца, уродливые раны на щеках и подбородке, на шее следы от когтей. Прежде чем Джейсон пришел в себя, он поцарапал мне лицо. Я об этом забыл, поскольку надо мной нависли проблемы куда серьезнее. Однако сейчас я теряюсь. Я не узнаю себя. Этот человек в зеркале – я не знаю его. Вижу, как на лице незнакомца играют желваки, и опираюсь на мойку. Мне становится страшно. Страшно оттого, что теперь каждый день я буду видеть эти шрамы и вспоминать о том, от чего хотел бы убежать.

Собравшись с мыслями, я обрабатываю ладони и лицо лечебной смесью Норин.

Руки восстанавливаются почти сразу же. Боль исчезает, да и ссадин не остается. Но в отражении ничего не меняется. Я умываюсь, сдираю прилипшую к коже кровь и грязь, но, когда я выпрямляюсь, встречаюсь взглядом с незнакомцем, на лице у которого пылают и горят уродливые шрамы – напоминание о том, кто я есть.

Неожиданно я слышу, как хлопает входная дверь. Символы я нарисовал. Раз кому-то удалось пройти, значит, опасности он не представляет. Неужели Хэйдан вернулся? Черт, я рад увидеть брата. Рад, что он в порядке. Но Мэри-Линетт…