Смерть во спасение

Ярослав поднялся и, поклонившись, вышел из юрты. Хан хмуро взглянул на оракула, ожидая его сочувствия: переделывать русичей в своих слуг оказалось вовсе не легко.

   — Мне понравилась та сдержанность, с какой вы вели эту беседу, мой повелитель. И сие доказывает то, в чём я всегда убеждал вас: окрик или гнев — явление человеческой слабости, а не силы. Ныне же я узрел высоту вашего величия: гибкость ума, изощрённость переходов, тонкость и точность словесных ударов, и наблюдал поверженного противника!

Батый обожал лесть. Он требовал её, как голодный барс, и потому Ахмат был вынужден подкармливать ею своего хозяина и этим продлевать себе жизнь.

— Русских не из глины лепили, это ясно, — проворчал он. — Но либо я сделаю Ярослава ручным, либо с князем придётся проститься. Он же не дурак и прекрасно понимает, что от него требуют: повиновения, послушания и угождения. А он по-прежнему хочет быть со мной на равных, словно я не победитель, а он не побеждённый. Глупец! Разве могут такие управлять своим народом?..

Хан, как и его дед, обладал острым умом и непомерной гордыней. Но не терпел эти качества в других.

Глава четвёртая КОВАРСТВО ТУРАКИНЕ

Переговоры с Ярославом успеха не принесли, хотя прошёл уже месяц с первой встречи. Внешне он выражал покорность, соглашался платить дань, но торговался из-за каждой копейки, приводя Батыя в мрачное негодование. А когда он попытался те подарки, которые привёз, приравнять к трети будущего оброка, каковой русичи должны будут собрать для монголов, внук Темучина чуть не впал в бешенство. Даже Ахмат, сочувствующий русскому князю, как сочувствовал бы любому униженному правителю, не одобрил его чрезмерной скупости. Поступать так с самолюбием восточного властителя было негоже.

   — Я торгуюсь, мой повелитель, с вами лишь потому, что Русь разорена, мы без кола и двора, без порток... — попытался оправдаться Всеволодович.

   — Вы сами виноваты! — раздражённо ответил хан. — Я всем поначалу предлагал мир, но его горделиво отвергали. А теперь вы плачетесь, что ходите без штанов. Так вот, мне наплевать, в чём твой народ ползает и что жрёт. Вы будете платить мне столько, сколько я назначу, или вас вообще не будет на этой земле. А теперь вон отсюда!

   — Мой народ ещё ни перед кем не гнул шею и выживал при любых условиях, — побледнев, прошептал Ярослав. — Стоит об этом помнить, великий хан!

Он поднялся и, еле поклонившись, вышел.

   — Что сказал этот пёс? — лицо хана перекосило от злобы. — Что он тут прошипел?

В юрте, кроме Ахмата, никого больше не было, потому эти вопросы как бы относились к нему.

   — Он жалеет о том, что у него вырвались эти слова, — бесстрастно проговорил Ахмат. — Я это знаю.

Ровная интонация оракула всегда успокаивала властителя. И сейчас, взглянув в его большие светло-кофейные глаза, хан неожиданно умолк.

   — Я ведаю, что пожалеет! — помедлив, усмехнулся Батый. — Но глупцы всегда это делают слишком поздно.

Ярослав сам не помнил, как сорвался, и, лишь покинув юрту хана, спохватился, застыл на месте, но возвращаться не стал. Видно, не судьба ему спину ломать перед грозным иноверцем.

Бухали молотки, ширкали пилы. Рядом с юртами возводили деревянные и каменные терема, сотни плотников, облепив стропила, без устали до позднего вечера копошились, возводя их, как говорил сам Батый, для русских князей, которых он уважает. Но за все дни, проведённые здесь, никакого уважения великий князь не почувствовал. Наоборот, хан каждым словом давал понять, что он — хозяин, а Всеволодович — всего лишь слуга, и только такие отношения смогут удовлетворить малую и большую Орду. Иначе — смерть.

   — Что ж, я не страшусь умереть, — повторял Ярослав, и внука Темучина весьма сие забавляло. Он кружил вокруг этого слова, точно ему нравилось играть с ним. И ещё великому монголу очень хотелось, чтобы владимирский правитель его сильно испугался. Не получилось. И это хана прогневало.

Возвратясь к себе в юрту, князь лёг на циновку и прикрыл глаза. Слуга принёс поднос с едой: та же вонючая конина, от которой выворачивались наизнанку внутренности, и тошнотворно-кислый кумыс. Запасы же собственной пищи давно кончились. Ярослав жалел только о том, что, уезжая, не переговорил с Александром.

Он старший среди сыновей и самый влиятельный из всех Ярославичей и даже младших Всеволодовичей. По традиции власть должна перейти к брату Святославу, а потом к Михаилу, но ни тот, ни другой её не удержат и дров наломают. А ныне не о своей выгоде надобно думать.

На следующий день Батый снова вызвал к себе великого князя. Тот шёл к нему, как на расправу, ибо ничего хорошего для себя не ждал. Он устал от переговоров, хитроумных ловушек монгола, его откровенных оскорблений, сладкой приторной улыбки и от неизвестности впереди. Князя пугал и тёмный азиат с пергаментным ликом, безмолвно сидящий у него за спиной. Какая-то неведомая, колдовская сила исходила от него.

Войдя в юрту, Ярослав поклонился хану. Тот приветливым взглядом и жестом пригласил его присесть на коврик по другую сторону узкого низенького стола.