Смерть в подземке

На бегу он расстегнул кобуру и вынул оттуда компактный и безотказный «вальтер РРК». Будучи расшифрованной и переведенной с немецкого, аббревиатура РРК означала «полицейский пистолет, гроза криминала». Когда Петр Кузьмич впервые услышал это напыщенное, претенциозное название, оно насмешило его до колик; покойный Слава Горшенин переделал его в «пушку Петра Кузьмича»; это тоже звучало достаточно забавно, но сейчас Стрельцову было не до смеха. Затвор маслянисто клацнул, дослав в ствол патрон; углядев впереди старую сосну, Петр Кузьмич устремился к ней напролом, прикрывая лицо локтем, чтобы сберечь глаза, добежал, спрятался за толстым, заведомо неуязвимым для пистолетной пули морщинистым стволом и осторожно выглянул из укрытия, высматривая цель.

Цель не заставила себя долго ждать. Знакомая темная фигура, как из театральной кулисы, выдвинулась из-за кустов и обманчиво неторопливой походкой двинулась на Петра Кузьмича. Человек шел, легко уклоняясь от преграждающих путь ветвей, лишь изредка отводя их в сторону свободной рукой. В другой руке у него был пистолет — тяжелый «стечкин» с длинным глушителем, и, опознав это знакомое оружие, Стрельцов понял, кто перед ним, раньше, чем разглядел в лесном сумраке блеск темных линз солнцезащитных очков.

— Живучий гад, — процедил он сквозь зубы, тщательно прицелился и выстрелил.

Пуля калибра семь и шестьдесят пять сотых миллиметра сшибла ветку над головой преследователя. Не пригнувшись, даже не замедлив шаг, тот поднял «стечкин» и выстрелил в ответ. Сосновая кора брызнула во все стороны, запорошив Петру Кузьмичу глаза. Он рефлекторно наклонился, протирая их кулаком, услышал еще один негромкий, с металлическим подголоском хлопок и издал дикий вопль боли и ярости, когда пуля раздробила ему правый локоть. Даже если бы он был к этому готов и специально пытался удержать в раненой руке пистолет, из этого ничего бы не получилось: охваченная нестерпимой болью конечность мгновенно перестала повиноваться, пальцы разжались, и «вальтер» беззвучно упал на пружинящий, пестрый от опавшей осиновой листвы мох. Клокоча горлом, как раненый зверь, Петр Кузьмич наклонился и потянулся за ним здоровой рукой. Пуля вонзилась в мох в сантиметре от его пальцев, в лицо брызнула сухая сосновая хвоя. Стрельцов рефлекторно отдернул руку, а потом выпрямился и побежал — шатаясь как пьяный, зажимая рану скользкими от крови пальцами, рыча и скуля от боли, ярости и осознания своей полной беспомощности перед лицом этого безжалостного, хладнокровного убийцы. Киллер в темных очках казался неуязвимым, словно и впрямь восстал из ада, чтобы расквитаться с теми, кто его туда отправил.

Конечно, никакой мистикой тут и не пахло. Просто, как и предполагал Петр Кузьмич, этот ловкач его перехитрил, инсценировав собственную смерть, а теперь явился, чтобы отомстить. Все правильно! У профессионалов, помимо кодекса чести, есть еще и правила, и одно из самых главных гласит: поднявший меч от меча и погибнет. Впрочем, если Петр Кузьмич в данный момент о чем-то и сожалел, так вовсе не о том, что поднял меч, а лишь о том, что промахнулся. Эк его угораздило! Воистину, и на старуху бывает проруха…

В тишине осеннего леса, нарушаемой только шорохом торопливых шагов, треском веток и хриплым дыханием беглеца, вдруг послышалось карканье потревоженной присутствием людей вороны — а может, и ворона, кто их там разберет. Стрельцов никогда не имел ни времени, ни желания вплотную заняться орнитологией и научиться по голосу отличать ворону от ворона или, скажем, галки.

— Хрен тебе, сволочь, — хрипло простонал он, адресуясь к невидимому падальщику, и карканье смолкло, словно птица его услышала и поняла, а главное, поверила, что ей не светит поживиться мертвечинкой.

Он остановился, чтобы прислушаться. Ему не померещилось: где-то впереди, заглушаемая стволами деревьев, играла музыка. Какой-то ретроград — надо думать, один из этих вечно небритых волосатиков, что и в пятьдесят лет никак не повзрослеют и мнят себя бунтарями и ниспровергателями основ (особенно по вечерам — на кухне, со стаканом портвейна в руке и куском плохо очищенной селедки на вилке), — слушал «Машину времени». «Мы себе давали слово не сходить с пути прямого», — доносилось из зарослей.

Под эту песню они с Андрюхой Вышегородцевым когда-то лихо отплясывали на школьных дискотеках. Она звучала на домашних вечеринках, ее горланили хором в походах, когда окружающий мир суживался до освещенного пляшущими отблесками костра пятачка; она пробуждала воспоминания, но Стрельцову сейчас было не до них. Музыка означала, что где-то рядом проходит дорога, на дороге стоит машина, а в машине сидят, слушая Александра Кутикова, живые люди, которые могут увезти его из этого гиблого места.

Петр Кузьмич побежал, вложив в этот финишный рывок остаток быстро тающих сил. Музыка становилась все слышнее, а убийца не стрелял. В этом чудился какой-то подвох, но Стрельцову было не до разгадывания шарад: он спешил как мог, и уже начал всерьез рассчитывать спасти себе не только жизнь, но, быть может, и руку.