Смерть в подземке

Это Черемис уже понял и сам, без подсказок с того света. Но момент выбора настал для него значительно позже. Вернее, Черемис этот момент позорно проморгал: сначала действовал на рефлексе, в силу глубоко укоренившейся привычки к беспрекословному повиновению кинувшись выполнять новые инструкции, а потом, когда сообразил, что можно было пойти другим путем, стало поздно. Теперь вокруг была масса свидетелей, что автоматически приближало вероятность утечки информации к ста процентам, и тихо отправить Стрельцова туда, откуда он каким-то чудом выбрался, уже не представлялось возможным.

Да добро бы выбрался! Черемис проклинал себя за то, что связался с этим полутрупом, именно потому, что это был самый настоящий полутруп. Олег Борисович сделал на него ставку, не зная, насколько плачевно его состояние, и уже начал побаиваться, что здорово прогадал. А если Стрельцов откинет копыта, не приходя в сознание? Да если даже и не откинет, что с того? В таких ситуациях действовать надо молниеносно, не давая противнику опомниться, а на это Кузьмич сейчас заведомо неспособен. Вышегородцев узнает обо всем не позднее утра, а узнав, назначит Черемиса не шефом службы безопасности, а покойником — возможно, расчлененным.

Трясясь на узкой и неудобной откидной лавке внутри скачущего с ухаба на ухаб микроавтобуса, Черемис то и дело бросал короткие взгляды на сидящего напротив врача в ярком форменном комбинезоне Центроспаса. Врач проявлял чудеса ловкости, умудряясь не только усидеть на своем месте, но и обеспечить целость и сохранность вверенного ему имущества, а именно: медицинского оборудования и связанного с этим оборудованием в одно целое пациента. Помимо ловкости рук и быстроты реакции, доктор демонстрировал отменное знание ненормативной лексики. Пока он изощрялся в подборе красочных эпитетов, характеризующих как российскую действительность в целом, так и ее отдельные аспекты, Черемис прикидывал, какую сумму этот Айболит запросит за то, чтобы что-нибудь подкрутить в капельнице — ну, чтобы на этот раз медицина наверняка оказалась бессильна, потом отвезти труп Большому Боссу и сказать: «Вот, смотрите, я исправил допущенную кое-кем ошибку…»

— Даже не думай, — заставив его вздрогнуть, произнес хриплый потусторонний голос. Глаза умирающего были открыты, и взгляд их — как обычно, осмысленный и острый — был устремлен Черемису, казалось, в самую душу. Судя по этому взгляду, умирать тут никто не собирался, а вот желающие кого-нибудь пришить, напротив, имелись. — Рожа у тебя, Черемис, как стеклянная банка, — продолжал передумавший помирать Стрельцов, — все, что внутри, сквозь нее видать. Не бзди, майор, победа будет за нами. Дай-ка лучше закурить…

Мгновенно приведенный в привычное состояние беспрекословного повиновения Черемис машинально полез в карман за сигаретами. Но тут врач, временно лишившийся дара речи при виде нашпигованного обезболивающими и успокоительными препаратами полуживого тела, не только пришедшего в себя вопреки медицинской науке и здравому смыслу, но еще и имеющему наглость распоряжаться и стрелять сигареты буквально на смертном одре, пришел в себя и пронзительно завопил:

— Вы с ума сошли!

Стрельцов перевел взгляд на него и, подумав, сказал:

— Я в порядке. Это ты визжишь, как сумасшедший. Сигарету, — потребовал он у Черемиса. — А этому денег дай, чтоб заткнулся.

Черемис безропотно подчинился: в отличие от медика, он знал, с кем имеет дело, и видел, что шеф действительно в порядке — настолько, насколько это вообще возможно, и даже чуточку сверх того.

Стрельцов затянулся дымом, закашлялся и попытался сесть. Привязные ремни не пустили, врач сделал протестующее движение. В руке у него была толстая пачка денег — остаток того, что имел при себе Черемис, — но он еще по инерции пытался сохранить верность клятве Гиппократа.

— Давай, — сказал ему Петр Кузьмич, — отцепляй от меня свои клистирные трубки. Ну?!

— Вы себя убьете, — с уверенностью предрек врач. — Вам необходима срочная госпитализация. Огромная кровопотеря, рука, черепно-мозговая травма…

— Рука до утра не отвалится, — успокоил его Стрельцов. — Остальное — чепуха, бывало хуже. А убить я действительно могу. Только не себя, а кого-нибудь другого.

Машина в последний раз, громыхнув подвеской, подпрыгнула на ухабе, притормозила перед выездом на шоссе, с явным облегчением взревела двигателем и, выбравшись на гладкий асфальт федеральной трассы, устремилась в сторону Москвы. Водитель врубил сирену и мигалку; впереди и сзади сыпали во все стороны слепящими синими молниями включенных проблесковых маячков и рвали темноту в клочья дробными вспышками стробоскопов джипы сопровождения. Немилосердная тряска прекратилась, и врач, сделав правильный выбор между деньгами и бесславной смертью во имя принципов, расстегнул пряжки привязных ремней, отключил ставший бесполезным аппарат принудительной вентиляции легких и вынул из руки чудесным образом вернувшегося к жизни пациента иглу капельницы.

* * *