Смерть в Персии

Ангел молчал. Он молчал так долго, что я забыла о нем. Когда он снова заговорил, я сильно испугалась.

– Ты бессовестная, – сказал он. – Ведь ты знаешь, что тебе ничто не поможет, что ты никогда больше не увидишь эту девушку. Ты знаешь, что никто не может даже на миг проникнуть в сердце другого человека и соединиться с ним. Даже твоя мать лишь дала тебе тело, и твой первый вдох наполнил тебя одиночеством.

– Я это знаю, – сказала я, – но у нас нет другого утешения, кроме как любить друг друга и помогать друг другу.

– Разве ты можешь сейчас помочь ей? – спросил ангел, и в его голосе не было никакой издевки. – Сейчас, в ее самый горький час, ведь она слишком молода, чтобы умирать.

– Я должна быть рядом с ней! – вырвалось у меня. – На хорошем муле я за восемь часов доберусь до шоссе, и если мне повезет, то какая-нибудь машина довезет меня до Тегерана еще этой ночью!

– Тебя не пустят к ней. Ты будешь стоять у дверей больницы, в лучшем случае в коридоре у ее палаты…

– Я буду кричать!

– Да, ты будешь кричать и плакать от бессилия. Люди всегда так делали, и сто, и тысячу лет назад, они всегда бунтовали от бессилия.

Я посмотрела на него, дрожа от ненависти.

– А то, что они называют судьбой, против чего они бунтуют, в действительности ничтожно, это лишь мелкая помеха у них на пути.

– Ты лжешь! Ты ангел и хочешь, чтобы я думала как человек!

Он спокойно смотрел мимо меня.

– Так что же мешает тебе сейчас пойти к ней? – спросил он. – Ты знаешь, что она хочет видеть тебя, может быть, у нее не осталось никаких других желаний, может быть, она живет только надеждой, что ты этой ночью войдешь к ней в палату.

У меня перед глазами появилось лицо Жале, ее бледный, влажный от лихорадки лоб, болезненный румянец на щеках, ее красивые, нежно приоткрытые губы с еле заметным изломом в уголках рта, выдающим боль. Она смотрела на меня… И я забыла всё, кроме этого лица и его боли, и спросила:

– Неужели ничего нельзя сделать?

И ангел ласково ответил мне:

– Ее отец запрещает тебе видеться с ней. Не думаю, что он справедлив. Честно говоря, я думаю, он несправедлив, им руководит ожесточенное сердце. Но что толку знать это? Он помешает тебе. Кроме того, ты так далеко от нее, неизвестно, можешь ли ты вообще успеть.

Я заплакала. Мой бунт оказался бесплодным.

– Что я сделала этому человеку? – спросила я.

Я видела, как ангел покачал головой. Облако, лежавшее у него на плече, как плащ, немного всколыхнулось. И с почти человеческой печалью он сказал:

– Неужели ты не видишь, что пора перестать отстаивать свои права? Или тебя погубит естественная несправедливость этого мира. На что вы возложили свои надежды? На чужого человека, сердце которого ожесточено, возможно, не по его вине, который вымещает злость на дочери и мешает тебе? При этом не исключено, что он любит эту девушку. И всю свою надежду ты возлагаешь на чужого человека, на одну ночь, на горную тропу?

Но даже эта тропа уже скрылась в темноте, потому что наступила ночь.

Ангел сел на камень у реки. Я видела только силуэт, похожий на чужеземного идола, и светлое облачко плаща, которое теперь мерцало во тьме, как нимб святого.

– У нее шрамы на запястье, – сказала я, – потому что она однажды пыталась умереть. Когда ее разлучили с матерью.

– А ты? – спросил ангел, тем своим строгим и потусторонним голосом. – Ты никогда не хотела умереть? Почему ты думаешь об этом?

– Я думаю только о том, что этот последний выход всегда открыт для нас!

– У тебя такие мелкие мысли о смерти? По-твоему, она годится только для того, чтобы убежать от себя?

– Не от себя, а от жизни. Жизнь причиняет мне слишком много боли. Чужой человек может причинить мне столько зла. И такое небольшое препятствие сбивает меня с ног.

– И против таких ничтожных сил ты взываешь к самой крайней и самой могущественной силе?

– Не будь таким жестоким, – сказала я, – ты же знаешь: эти ничтожные силы сбивают меня с ног. Кого мне звать на помощь? Я слаба, я больше не хочу бороться. Не будь жестоким, позволь мне!

– Я ничего не могу позволять или запрещать тебе. Я хочу только одного – чтобы ты сдалась и упала. Ты близка к этому.

Я облокотилась о стойку палатки, я устала, мне казалось, что расстояние между мною и неподвижной фигурой ангела увеличивается.

– Может быть, попробуешь помолиться? – спросил он. – Кажется, всё остальное ты уже пробовала.

– И пока я буду молиться, – закричала я, – Жале умрет!

– На что ты еще надеешься?

Что он знал о близком и спасительном образе Жале, который у меня отобрали!

Он молчал и смотрел на другой берег и вниз на долину, будто темноты для него не существовало.

Облачко на его плече медленно поднялось, легко вспорхнуло ввысь, заскользило в сторону мерцающей вершины Дамаванда и там исчезло.

Ангел сидел всё там же, нагой и неподвижный.

– Несколько недель назад, – сказал он, – тебе казалось, что у тебя больше нет сил. Потом ты воспрянула духом, но не благодаря мне, хотя я специально приходил к твоей палатке. Ты предпочла ухватиться за человеческую надежду. И куда это тебя привело?

Мне показалось, что я упаду без сил.