Смерть приятелям, или Запоздалая расплата

— Оказалось, что отец нашего прапорщика — предводитель местного дворянства и имеет не только большой авторитет, но и влияние на всех начальников уезда.

— Значит, там собрались тучи над вами, — сказал Лунащук и поспешно добавил: — Молчу! — прикрыв рукой рот.

— Удалось выяснить, что портрет, нарисованный вами, Николай Семёнович, походит на портрет того незнакомца, что пригласил на рандеву фон Линдсберга. Он останавливался в гостинице «Метрополь» под именем Штерна Генриха Германовича, — Лунащук достал из кармана записную книжку, полистал, удовлетворённо хмыкнул и улыбнулся. Кунцевич продолжал: — Снял номер на семь дней, но прожил всего два.

— То есть покинул гостиницу сразу же после смерти поручика? — поинтересовался начальник сыскной полиции.

— Видимо, так, — ответил Кунцевич, — из гостиницы новоявленный Штерн отослал посыльного за билетом с запечатанным конвертом, и таким же способом ему доставили билет. У кассира я узнал, что незнакомец собрался ехать в столицу, поэтому я сразу направился сюда.

— То, что он здесь, стало известно со дня пожара в доме Воздвиженского.

— Но вот вопрос, здесь ли он сейчас? — сжал губы Филиппов.

— Будем надеяться, — прошептал Кунцевич и добавил: — Вот такую бумагу я обнаружил в кармане фон Линдсберга, — он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул Владимиру Гавриловичу.

Филиппов раскрыл конверт и достал лист серой бумаги, развернул и углубился в чтение. Потом удивлённым взглядом окинул Кунцевича и снова уставился в документ.

— Любопытно, однако, — Он положил листок в конверт и спрятал во внутренний карман. — Чем порадуете нас вы, Михаил Александрович?

Лунащук открыл записную книжку.

— Мой доклад будет не очень коротким, — он улыбнулся и посмотрел на начальника сыскной полиции, — начну я издалека. Простите, но так будет ясно и понятно. Речь пойдёт о Павле Львовиче Веремееве…

— Часом, не о сыне и наследнике Надежды Павловны идёт речь? — предположил Кунцевич.

— Именно о нём, о Павле Львовиче Веремееве, семьдесят второго года рождения, православном, хотя вероисповедание для него стало ненужной роскошью.

— Издалека начинаете, Михаил Александрович, — ревниво сказал Власков.

— Так вся жизнь — это одна полоса, и если её дробить на части, то можно не понять, с чего всё началось. Вы продолжайте, Михаил Александрович, а вас я попрошу не комментировать услышанное, пока Лунащук не завершит. Продолжайте.

— Павел Львович — единственный из детей, которому Господь сохранил жизнь и возможность дожить до нынешних лет. Воспитывался, не зная ни в чём отказа. Как говорили, мать в нём души не чаяла и пылинки с него сдувала. Боялась, как бы он не захворал. Вот и вырос он законченным мерзавцем и эгоистом. Но чего у него не отнять, так это организаторские способности и умение держать людей в узде. Лет в шестнадцать, когда все желания исчерпаны, а хочется чего-то новенького, он сколотил шайку, да не просто всякого сброда набрал. А двенадцать человек приблизительно своего возраста, которых разделил на четыре тройки. В каждой тройке одного поставил командовать над остальными, то есть сделал старшиной над двумя солдатами. Сперва они занимались мелкими кражами, скорее от мальчишеского озорства, которое, однако, довольно быстро приелось. Потом в нескольких верстах от деревни Веремеевки, в которой располагалось имение, построили подземные дома, которые не просто вырыли в земле, а отделали изнутри брёвнами, словно настоящие укрытия. Задумано это было явно не для детских забав.

— Простите, вы сказали, они занимались мелкими кражами?

— Совершенно верно. Сперва они развлекались тем, что крали у крестьян гусей, курей, коз и тому подобную живность, залазили в трактиры и винные лавки. Потом этого стало мало, очень уж невелика была опасность. Не знаю, как Павел Львович влиял на своих сверстников, но они стали беспрекословно ему подчиняться. Преступления стали серьёзнее, да и жертвами становились уже не только крестьяне, но люди позажиточнее. Кражи переросли в грабежи, а игрища — в кровавые убийства.

— Вы хотите сказать, что Веремеев-младший начал кровавую карьеру с самых юных лет? — удивился Кунцевич.

— Именно это я вам и рассказываю. Эти ребятишки, — Михаил Александрович улыбнулся уголком рта, — начали проливать кровь, так, ради забавы, а ещё портили девок и женщин. На них устроили охоту по всей губернии, но этому противостояла хитрость главаря, а им был хрупкий мальчик женственного вида Павел Веремеев.

— Как можно объяснить такую жестокость и распущенность?

— Жестокость началась потом, когда Веремеев повязал кровью всех участников шайки. Вы представьте себе, сколько он сумел пролить крови, если каждый из них должен был лишить жизни попавшую под руку жертву. Мало того, этот самый Веремеев потом собственноручно практиковался и резал людей: становился позади жертвы, пока её двое подручных держали с боков, и ножом делал разрез на шее от уха до уха.

— Неужели это он?

— Веремеев?

— Не может быть! — произнесли трое одновременно, но каждый расслышал, что сказал сосед.