– Сам иди спать! – не менее яростно возразила его точная копия, такой же черноволосый мальчишка с черными горящими глазами. – Из-за тебя нас всех накажут!
– Отвали – и не накажут! – нахмурился Двадцать третий. – Иди и спи, как все! А я незаметно проберусь и посмотрю, что там делает отец.
– Как прошлый раз?! – еще яростнее зашептал Восемнадцатый. – Ты и тогда «незаметно пробрался»! Но нам почему-то всем влетело! Мы неделю потом в закрытой комнате сидели! Отец лишил нас всех развлечений и добавки к ужину. И все из-за твоего «незаметно»…
– Восемнадцатый! – прошептал мальчик, сжимая кулаки. – Ты меня не остановишь!
– Остановлю! – так же упрямо и резко ответил близнец. – Ты, Двадцать третий, – урод! И мешаешь жить всем нам!
– Идиот! Я один знаю, что наш отец нам вовсе не отец! И он готовит что-то страшное для нас!
– Заткнись! – чуть не закричал Восемнадцатый. – Замолчи! Не смей так говорить об отце! А то…
– А то что? – Двадцать третий грозно нахмурил брови. – Думаешь, мы его дети? Думаешь, что мы вообще дети? А вот и нет. Дети не такие, как мы! Нам по пять, а обычные дети в пять лет так не думают и не говорят! И нас – двадцать пять! Разве бывает столько близнецов за раз?
– А… а… а откуда тебе знать, как думают дети? Как говорят? А?! И откуда тебе знать, сколько бывает близнецов? А?! – Восемнадцатый так разгорячился, что едва не касался брата носом.
– А оттуда! – триумфально ответил Двадцать третий. – Я, как ты заметил, хожу по этому бункеру втайне от отца! Все вижу и все замечаю, а еще читаю иногда. У него там, в его комнате, куча книг о жизни.
– Брешешь! – слишком резко шепнул Восемнадцатый, а Двадцать третий от обиды поджал губы.
– Сам ты… А ну, повтори! – ответил он грозно.
– Ты, – начал Восемнадцатый, чеканя каждое слово и тыча пальцем в грудь брата, – врун и баловник! Ты нас всех подводишь! Не верю ничему, что ты сказал!..
Договорить он не успел. Двадцать третий бросился на братика с кулаками. Мальчики покатились по холодному металлическому полу, мутузя друг друга, кусаясь и царапаясь со свойственной детям жестокостью, хоть Двадцать третий и утверждал, что они не дети. Каждый считал себя абсолютно правым, каждый защищал себя и свои убеждения. Они могли бы возиться так еще долго, но их бой прервал детский крик, протяжный и полный боли. Крик, которого они бы не услышали, если бы находились в своей комнате.
– Что это? – встрепенулся Восемнадцатый и попытался встать, но Двадцать третий держал крепко и старался ударить брата коленкой. – Да отстань!
– А я говорил! – Двадцать третий яростно оттолкнул Восемнадцатого.
– Что? Что ты говорил?
– Что что-то не так с нашим отцом! Все наши, ну, кроме нас с тобой, лежат в койках в детской. А это кто?
– В смысле?
– В смысле, кто это орет?
Словно в подтверждение его слов, вновь раздался вопль боли.
– Не знаю, – неуверенно пробормотал Восемнадцатый. – Это явно не из наших.
– Во! Пойдем! – сказал Двадцать третий и потянул Восемнадцатого за собой.
– Куда?! – испуганно прошептал мальчик, упираясь.
– Куда-куда? Смотреть! Или мы так и будем в этом инкубаторе расти? Ничего не зная и ни о чем не желая знать? Взгляни на мир шире!
– Э-э-э… – неуверенно протянул Восемнадцатый, но Двадцать третий схватил его за шкирку и потянул, и брат, уже не сопротивляясь, послушно засеменил за ним.
Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп… туда, где сквозь стеклянную дверь в коридор лился самый яркий в подземелье свет. Мальчики шлепали по полу, прятались за ящики, когда неизвестный ребенок кричал снова и снова. Спустились на два уровня по крутой винтовой лестнице и вновь присели за металлическим постаментом, на котором возвышался толстый стеклянный цилиндр. Крик раздался вновь, в нем слышались боль, отчаяние и обида. Двадцать третьему и Восемнадцатому удалось разобрать отдельные слова.
– Па!.. Мне больно!.. Па! Сними меня отсюда, мне… Я боюсь! Па!..
– Что там делается? – испуганно прошептал Восемнадцатый, судорожно хватаясь за пижаму Двадцать третьего.
– Что? Не знаю! Посмотрим?
– Может, не надо? – Восемнадцатый сомневался. – Может…
– Может, хватит сцать? – зло шикнул Двадцать третий. – Как маленький! Пошли!
И они, словно гуси, на корточках засеменили к стеклянной двери, а после маленькими носами прижались к стеклу и уставились во все глаза на еще одного мальчика, подвешенного за запястья и лодыжки к странному и… страшному механизму. То был массивный постамент с кучей разноцветных кнопок, жесткий остов для поддержки любого человека, и ужасные на вид металлические лапы. Они двигались, и в каждой из них находились либо игла, либо острый нож, либо неизвестного назначения штыри. Сейчас часть этих штырей была воткнута в запястья, лодыжки и шею мальчика, а по прозрачным трубкам, подведенным к штырям, струилась светло-желтая жидкость. Мальчик изгибался всем телом и корчился от боли, а отец сидел за столом рядом и смотрел на монитор, который он называл «компьютером». По нему бежали колонки данных, много цифр и букв. Даже Двадцать третий в жизни не видел столько букв, хотя и хвастался, что читал книги.