Смерть обывателям, или Топорная работа

– Так май месяц, торжества, – уклонился от прямого ответа начальник сыскной полиции.

– И май хорош, и торжества мне понравились, хотя, поверьте, не слишком я жалую такое количество праздношатающихся. Слишком быстро устаю от бесконечного мелькания человеческих лиц. А вы как?

– Я посвятил вчерашний день общению с детьми. Иной раз времени на них не хватает. Служба. Вы же сами прекрасно знаете.

– Знаю, но, Владимир Гаврилович, вы же понимаете, что я телефонирую не для обмена любезностями.

– Понимаю.

– Так вот, на днях ваши… – Стеценко кашлянул, словно загоняя внутрь чуть было не вырвавшееся слово, – ваши сотрудники привезли тело с Мало-Охтинского. Будь он неладен! – опять сухой кашель.

– Чем он вам досадил?

– Количеством трупов, которые надо было вскрыть.

– Пётр Назарович, простите, но здесь я ничем вам помочь не могу. Преступники не соблюдают ни праздничных дней, ни обычных, и преподносят нам ежедневные подарки. Вы о Висковитове?

– О нём.

– Так что с ним не так?

– Он же покончил с собою, как мне передали?

– Совершенно верно. Когда почувствовал, что придётся отвечать за содеянное, решил не идти на каторгу.

– Не моё это дело, мне поручено произвести вскрытие и доложить вам о результатах.

– Пётр Назарович, вас что-то смутило?

– Слишком гладкий удар.

– Я не совсем вас понимаю.

– Ваш Висковитов вонзил в себя нож, так?

– Так.

– Я не оспариваю, что он мог всадить себе в сердце нож под углом приблизительно сорок – сорок пять градусов, но меня смутило, что он сделал это с первого раза. Обычно человек примеряется, оставляет невольно разрезы на одежде, а в данном случае он ударил один раз и сразу поразил грудную клетку.

– Но он же был в нервическом состоянии?

– Не знаю, не знаю, Владимир Гаврилович. Вроде бы всё указывает на самоубийство, но что-то меня смущает способ ухода из жизни. Вы уж простите за назойливость, ведь дело ваше, и вам, как сыскному агенту с большим практическим стажем, более видны различия, чем мне. Тем более, что так воткнуть с первого раза в себя нож просто невозможно: дрогнет рука, и рана будет не такой чистой. И я видел фотографическую карточку, где ваш Висковитов лежит на полу… Не знаю, но что-то мне не нравится в его смерти.

– Пётр Назарович, благодарю за сведения. Я не оставлю без внимания ваши слова.

По делам о грабежах и убийствах надо привести бумаги в порядок и передавать судебному следователю. По сути, всё предельно ясно. Но что же смущает Стеценко?

Через час Владимир Гаврилович собрал у себя чиновников для поручений, принимавших непосредственное участие в дознании, оказавшемся переплетением нескольких преступлений. Пришло время подвести итоги.

– Ну что ж, господа, – Филиппов прятал под пышными усами довольную улыбку, глаза его поблёскивали радушными искорками, – наше сложное дело – да, очень сложное дело – завершено. Теперь осталось только привести бумаги в порядок и передать их уважаемому господину Ридигеру. Пока мы этого не сделали, скажите, есть ли у вас какие-либо сомнения или дополнения?

Чиновники переглянулись, но никто не решался заговорить первым.

– Вижу, господа, в ваших глазах какое-то сомнение присутствует. Или я ошибаюсь?

– Владимир Гаврилович, – Кунцевич ещё раз бросил взгляд на сыскных агентов, – дела, – он закусил губу, потом посмотрел на Филиппова, – наверное, понятные. Как таковых неясностей в них нет, можно объяснить поведение и поступки наших «героев». Но кажется мне, что-то мы упускаем.

– Хорошо, Мечислав Николаевич, давайте разложим всё по полочкам, и тогда будет ясно, что вас так смущает.

– Видимо, надо, – согласились и остальные чиновники для поручений.

– Кто начнёт? – поинтересовался начальник сыскной полиции.

– Вы и начинайте, – предложил Лунащук, – у вас все карты на руках, ведь к вам стекались все собранные сведения.

– Пожалуй, Михаил Александрович, вы правы, – кивнул в знак согласия Филиппов, – сведения стекались ко мне, но если я что-то упущу, вы дополните.

– Само собой.

– Тогда я начну, господа. – Владимир Гаврилович закрыл глаза и опустил голову, видимо, собираясь с мыслями. Потеребил указательным пальцем усы. – Тогда надо начинать с Ионы Анциферова. Он являлся движителем первого предприятия. У него была возможность разъезжать по губерниям для скупки и перепродажи различных товаров, но в то же время он являлся наводчиком. Если говорить грубо, он вынюхивал, где, что и почём. Потом телеграфировал братьям Коробицыным и Григорию Степанову. Они выполняли всю грязную работу. Предпочитали грабить подальше от места жительства – в самом деле, зачем привлекать к себе излишнее внимание? Ведь кто-то заподозрит, выкажет сомнение, и тогда полиция может внести в круг подозреваемых их всех или только его, Елисея Степанова. Но что-то пошло не так. – Филиппов остановился.

– Жадность, – высказал своё мнение Власков.