Смерть и немного любви

Она почему-то обрадовалась ему. После такого страшного дня одиночество казалось ей невыносимым. Мысль о том, чтобы разделить его с санитаром из морга, ее не коробила. Он такой славный и так внимательно к ней отнесся.

— Вы ели что-нибудь? — заботливо спросил он, снова оказавшись в ее большой красивой квартире.

— Пробовала, — призналась она. — Не получается.

— Это не годится. Нужно поесть обязательно, вы же целый день на нервах.

— Кусок в горло не лезет.

— А вы не обращайте внимания, — весело посоветовал Павел. — Он не лезет — а вы его проталкивайте. Нужно еще выпить.

— Да куда мне, что вы. Я и так целую бутылку сегодня уговорила.

— Ну и что? Раз не берет — нужно добавить. Давайте вместе поужинаем, я вам компанию составлю, чтобы не скучно было. И выпьем вместе, помянем покойника.

Это было бесцеремонно, но в тот момент Веронике Матвеевне так не показалось. Она была рада ему. Быстро приготовила ужин, стараясь не обращать внимания на то и дело подкатывающую тошноту, накрыла на стол, достала еще одну бутылку водки. И даже не заметила, как они ее выпили. Напряжение понемногу спадало, по телу разливалось блаженное тепло, сегодняшние события казались какими-то далекими, будто и не с ней все это было, а просто кто-то рассказал.

— Как у вас хорошо, — вздыхал Павел, — книги, картины. Богато живете. Все детям останется.

Ее это не коробило, сейчас она готова была всех любить и всем прощать.

— У меня нет детей. Я живу одна.

— Что, и мужа нет? И родителей? — удивленно выспрашивал Павел.

— Нет никого. Родители умерли, а замужем я вообще не была.

— Ну надо же, — недоуменно качал он головой. — Такое богатство — и никому не достанется. Обидно.

Он ходил по комнатам, рассматривал картины, восхищенно хмыкал, а она шла следом за ним и с гордостью рассказывала о том, что вот эту картину купил еще ее дед на аукционе в Париже, а эту ему подарил сам автор, а вот эти два портрета — ее бабки и отца — были написаны специально по заказу, за большие деньги. У нее стали слипаться глаза, одолевала усталость, но Павел все не уходил, и ей, честно говоря, и не хотелось, чтобы он ушел. Дальше все было смутно…

Утром она очнулась от непривычного ощущения чужого тела рядом с собой. Испуганно повернулась и обмерла от ужаса. Она провела ночь с санитаром из морга. Господи! Она, внучка аристократа, дочь образованнейшего интеллигентного человека, известного архитектора, она, доцент медицинского института, лишилась девственности в объятиях пьяного мальчишки. Как это могло произойти? Нет, нет, нет!

Она быстро растолкала крепко спящего Павла, который спросонок никак не мог понять, почему она так сердится и почему выгоняет его.

— Уходи, Паша, — говорила она, не глядя ему в глаза, — уходи, пожалуйста, поскорее. Мне нужно на работу.

Он разозлился, но виду не подал. Подумаешь! Пусть скажет спасибо, что хоть на старости лет мужика узнала, а то так и померла бы целкой. Уходя, успел незаметно для хозяйки сунуть в карман лежащее в открытой шкатулке дорогое кольцо с бриллиантами и изумрудом.

Тогда он ушел и, учитывая унесенное с собой кольцо, больше у Вероники Матвеевны не появлялся. Через год примерно его посадили в первый раз за хулиганство — в лесопарке он подкарауливал женщин и распахивал перед ними плащ, под которым из расстегнутых брюк на них гордо взирал его возбужденный член. Отсидев положенные ему два года, он вернулся в тот же морг. На такую работу желающих днем с огнем не сыскать, поэтому брали всех, даже и с десятком судимостей, не то что с одной. Прописку, правда, удалось пробить только подмосковную, но это Павла не смущало. В восьмидесятом году он снова попался, на этот раз за то, что удовлетворял свои сексуальные притязания прямо на рабочем месте, с трупами женщин, как молодых, так и не очень. Адвокат тогда попался молоденький, очень хотел себя перед судом показать, старался, убеждал суд, что признаком хулиганства является совершение действий, оскорбляющих общественную нравственность, то есть действий, которые общественность может наблюдать, видеть. А подсудимый Смитиенко совершал свой грех тайком, стараясь, чтобы его никто не увидел, и совершенно не имел в виду эту самую нравственность оскорблять. Но суд его плохо слушал, потому что даже если адвокат и был прав, то все равно по какой-то статье нужно же было отреагировать на содеянное. Вот и отреагировали сроком за особо злостное хулиганство по признакам особого цинизма. На восемь лет, на полную, стало быть, катушку отвесили.