Смех Циклопа

– Кажется, я тоже способна признавать свои ошибки и включать заднюю передачу. Я отменяю свое решение, – говорит молодая журналистка. – Я перееду к вам на неделю. Но ни на день больше. Захвачу Левиафана второго. Уверена, он поладит с Жоржем, Ринго, Джоном и Полом. Но давайте начистоту, Исидор. Провозглашаю три правила: 1) запрет меня трогать, 2) запрет меня возбуждать, 3) запрет…

Он касается пальцем ее губ.

– Боюсь, столько запретов мне не соблюсти. Слишком велик соблазн.

– Предупреждаю, если вы будете настаивать, то я, чего доброго… уступлю.

– Я вас не боюсь, мадемуазель Немрод.

– И еще одно. Это дело принципа. Умоляйте меня остаться.

– Умоляю, Лукреция, вы хотите остаться здесь со мной подольше?

– Согласна на пятнадцать дней.

– Шестнадцать?

– Ладно. Но не больше трех недель, – отвечает она.

Они смотрят друг на друга и снова чувствуют неудержимое желание смеяться. Лукреция замечает, что сам он ни на что не претендует.

Кажется, он отказался от всего избыточного, утяжеляющего, чтобы дать мне то, чего мне не хватало. Это и есть, наверное, «настоящая встреча»: два переплетающихся комплекса. Комплекс брошенности, повстречавшийся с мизантропией.

Он вытирает ее махровым полотенцем, массирует плечи. Она резко оборачивается, берет в ладони его лицо и впивается в его губы долгим глубоким поцелуем, от которого у обоих перехватывает дыхание.

Потом, не дав ему опомниться, она валит его на пол приемом своего лукреция-квондо, прижимается к нему всем телом и, оторвавшись от его рта, шепчет:

– Хочу вас прямо сейчас, Исидор.

– Сегодня решения принимаете вы.

Она срывает с себя остаток одежды и долго его ласкает, засыпая поцелуями с головы до ног.

Сколько можно тратить время на прелюдию?

Заинтригованные дельфины и акула подплывают ближе.

На взгляд дельфина Ринго, два розовых человеческих тела сливаются в одно двухголовое существо о восьми конечностях.

Чтобы ничего не упустить, дельфины высовываются из воды, соблюдая при этом максимум деликатности.

Жорж тоже не прочь выпрыгнуть из воды, он понимает, что на берегу происходит что-то новое и интересное. Но он к такому не приспособлен и приходит к выводу, что лучше бы они занялись тем же самым на глубине.

Как будто уловив его мысли, люди подкатываются к бассейну, падают в воду и продолжают свой странный танец там.

Дельфины и акула могут кружить и наблюдать это под всеми углами. Два розовых тела расходятся, потом снова сливаются.

Они долго смеются, они веселы и довольны.

Они плывут к берегу под одобрительные крики дельфинов, решивших им подражать… хотя в их троице нет самки. Они приглашают и акулу, но Жорж пугается и уходит на дно.

Люди в изнеможении выползают на берег.

– Выходит, ученые ошибались, – говорит с улыбкой Лукреция. – Заниматься любовью и одновременно смеяться вполне возможно.

– Достаточно найти правильного партнера, – соглашается Исидор.

– Ты не ответил. Почему, по-твоему, мы смеемся?

Какое-то время он раздумывает, а потом говорит:

– Наверное, в моменты просветления мы понимаем, что ничего не бывает серьезным настолько, насколько нас убеждают. Тогда мы отстраняемся, наш мозг объявляет перерыв и в сторонке смеется над собой.

– Неплохо. Это объясняет, почему животные не смеются. Они страдают, но в их арсенале нет этого оружия обороны.

Дельфины, как будто взявшись ее опровергнуть, устраивают концерт, который вполне может сойти за смех.

Исидор Каценберг ищет всеобъемлющую формулу, которая обобщила бы его размышления, и находит:

– Мы смеемся, чтобы сбежать от реальности.

КОНЕЦ

Все дело в Нем (Авраам).

Все дело в Любви (Иисус Христос).

Все дело в сексе (Зигмунд Фрейд).

Все дело в экономике (Карл Маркс).

Все относительно (Альберт Эйнштейн).

Все – юмор (Исидор Каценберг).

Послесловие

«Смех Циклопа» произрос из истории, случившейся со мной в 17-летнем возрасте. Я уже год писал «Муравьев», но роман по неведомым мне причинам застопорился. Я давал его читать друзьям и видел, что он выпадает у них из рук, им никогда не хватало времени его дочитать. В рукописи было как-никак 1500 страниц (тогда я восторгался «Дюной» Фрэнка Герберта и «Саламбо» Флобера, мне нравились эпические полотна, сражения, дух приключений). Что-то не клеилось, но я никак не мог понять, что именно.

Прорыв произошел в Пиренеях, во время похода в горы. Нас было восемь человек. Сначала нас поливал ледяной дождь, потом у одного из нас случился приступ астмы.

В час ночи (вместо пяти вечера) мы добрались до горного приюта. Мы замерзли, проголодались, вымотались, в кровь стерли ноги, отморозили пальцы, нам слышался волчий вой.

В небе не было ни луны, ни звезд, приходилось довольствоваться фонариками.

Мы сбились в кучку, как загнанные звери, и один из нас предложил «для разогрева» устроить конкурс анекдотов.