Смех Циклопа

– То есть как? – удивляется она. – Вы не хотите продолжения?

Он снова берет свой комикс и напускает на себя чинный вид.

– Пока остановимся на этом. Шутка прервется, не перейдя в пике.

Она колеблется, потом хватает книгу Вуди Аллена и со всей силы швыряет ему в лицо.

– Ах ты…

– Я никогда не притворялся кем-то еще. До завтра, Лукреция. Пусть победит сильнейший!

– Я вас раздавлю, Исидор. Вы всего-навсего…

Она подыскивает правильное слово и увязает в вариантах оскорбления.

Хам, мерзавец, недоумок, умственно отсталый самодовольный лицемер, педант, невежа, хвастун, эгоист, эгоцентрик, самовлюбленный пуп земли, уверенный в своей правоте и всезнайстве, возомнивший о себе невесть что…

И она выстреливает снарядом, объединяющим все сразу:

– Вы всего-навсего… мужчина.

142

«Пьяная женщина бродит в кустах, отхлебывая из горла виски.

– Пьяница! – говорит ей крокодил.

Она кряхтит, отхлебывает еще и идет дальше.

– Пьяница! – повторяет крокодил.

– Будешь обзываться – поймаю и выверну наизнанку, как перчатку, – грозит она ему.

Видя, что она не перестает пить, крокодил в третий раз говорит:

– Пьяница!

Она хватает его за рыло.

– Я тебя предупреждала!

Она просовывает руку далеко ему в пасть, добирается изнутри до хвоста, дергает, выворачивает наизнанку, швыряет в воду и, довольная, идет дальше. Сзади раздается:

– АЦИНЯЬП!»

Шутка GLH № 900329.

143

Лукреция Немрод уснула. Под полупрозрачной кожей ее лица пробегают нервные судороги, губы непроизвольно шевелятся, грудь вздымается, словно ей снится страшный сон с беготней и драками.

Исидор Каценберг встает и наблюдает за ее сном.

Она то улыбается, то хмурится.

– Нет… – лепечет она. – Нет, только не это…

Она дрожит, с ее губ слетает:

– Это другое дело, почему вы раньше не сказали? Хотя… нет. Нет, прошу вас, нет…

Он гладит ее по голове, и она тут же успокаивается. Чувствуя затылком его дыхание, она улыбается.

Не иначе, вспоминает расследование Последнего Секрета.

Его завершение они отпраздновали любовью.

Его отношения с женщинами всегда были непростыми.

Сначала властная мать.

Все более редкое присутствие отца.

Вечерами мать только и делала, что громко упрекала отца.

Зато она заразила сына пристрастием к любым формам искусства: к живописи, музыке, кино, театру. Она воспитала в нем вкус и добилась, чтобы он его не утратил. Как он ни сопротивлялся.

– Иси, ты гений, – твердила она ему.

Он знал, что ей не важно, какой он на самом деле, что она пытается воплотить в нем свою фантазию об идеальном сыне.

И все же это ее «Иси, ты гений» его запрограммировало. Он хотел сделать матери приятное, показать, что она в нем не ошиблась, что он достоин ее восхищения.

Он вырос не зазнайкой, а работягой.

Чувствуя, что у него вполне заурядный ум, не находя в себе особого таланта, он сказал себе: чтобы не разочаровать мать, ты должен восполнить свою заурядность усердием.

Он мало спал и запоем читал. Хотел все обо всем узнать. Все испытать. Все понять. Никогда не пасовать перед трудностями, стараться, не бояться неудач и идти к победе. Пусть нет таланта, зато хватает силы воли!

Все это – чтобы не разочаровывать первую женщину в своей жизни.

Свою мать.

Как ни странно, невротическое материнское воспитание принесло пользу. Он видел себя не «победителем», а «достигающим все больше прогресса, чтобы быть достойным пророчества своей матери».

Мать, не зная этого и даже не очень стараясь, все же сумела сделать своего ребенка в буквальном смысле неординарным: выбивающимся из нормы.

Эта разница, невидимая глазу, зато прекрасно ощущаемая, немедленно вызывала недоверие и зависть у других детей.

«За кого себя принимает Исидор? Не отрывается от своих книжек, задирает перед нами нос!»

Начались первые драки. Преподаватели тоже его не любили, считая, что начитанный ученик уверен, что знает больше их, поэтому не упускали случая поставить его на место.

Об отличных оценках ему можно было не мечтать.

Он заперся в своей скорлупе. Компании, иерархия, попойки, дружный хохот – все это было не для него.

С чем он был на ты – так это с одиночеством. А еще искал свободы, автономии любой ценой, чтобы не зависеть от чужих взглядов и суждений.

Параллельно усложнялись его отношения с женщинами.

Он делал выбор в пользу женщин, напоминавших ему мать. Их, как ее, восхищали в нем способности и своеобразие. Он расставался с ними, как только они начинали его упрекать или провоцировали споры – в точности как его мать.

Он сознавал, что не вполне понятен противоположному полу. Это и служило, возможно, объяснением того, что в свои сорок восемь лет он оставался холостяком.

Он помнил все мгновения соприкосновения своей кожи с женской. Это всегда было сопряжено у него со страхом. Со страхом оказаться не на высоте, разочаровать и самому разочароваться.

Никогда он не занимался любовью по-настоящему непринужденно.