Смех мертвых

Во всяком случае, я понимал, что Элизабет не хочет оставаться одна на горе, пока мы с Кином идем на поиски бензина. Но Фраули не отпускал мою руку.

– Не ходи туда, сынок, – с нажимом продолжил он. – Ваш кузен выпустил их… и теперь они в доме. У них есть какая-то цель, ужасная цель, которую мы и представить себе не можем. – Его костлявые пальцы больно стиснули мне запястье.

Я резко выдернул руку. И мы все втроем направились к дому, оставив Фраули смотреть нам вслед…

Глава III. Черви размером с человека!

Я СМЕРИЛ ВЗГЛЯДОМ дом. Это было старое трехэтажное здание, длинное и уродливое, содержащее, как стало известно позднее, всего десять комнат, не считая просторной студии, которая занимала почти весь чердак. Вниз по склону в сторону дома тянулась ржавая железная труба, видимо, трубопровод, снабжающий кузена водой. Окна были настолько грязными, что через них ничего не было видно.

Гараж оказался запертым. Доктор Кин вспомнил о словах Фраули, что ключи должны быть в студии Рэнсома на чердаке. Странно, что парадная дверь дома оказалась не на запоре и со скрипом открылась, когда я толкнул ее.

Внутри было сумрачно. Нас окутало какое-то затхлое зловоние. Элизабет закашлялась и шагнула назад.

– Фу! – сказал я. – Здесь воняет, как в могиле.

Я тут же пожалел о своих словах, потому что Элизабет немедленно заявила:

– Я не пойду туда, если ты не возражаешь.

– Ладно, – поспешно ответил я, довольный, что она так быстро сдалась.

– Ничего, если я тут осмотрюсь? – спросил доктор Кин. – Я не буду ничего трогать.

Я согласно кивнул. Постепенно глаза привыкли к полумраку, да и вонь уже не так била в нос. Я переступил порог и вошел.

Дверь в студию наверху тоже была не заперта. Я осторожно открыл ее, вглядываясь в темноту. Темнота на чердаке оказалась столь плотной, что я ничего не мог разглядеть. Она была почти материальной, как эбонитовая стена, стоявшая передо мной. Я пошарил в карманах в поисках спичек и зажег одну. При ее свете я заметил электровыключатель возле двери и щелкнул им.

Свет тут же залил чердак. Я заморгал, потом сообразил, что ток, очевидно, поставляли аккумуляторы. Ведь электрические провода не были протянуты по этим пустынным местам.

Пол на чердаке оказался голый, без всяких ковров, покрытый местами какими-то темными пятнами. У стены стояла потертая кушетка, подставка для кистей, красок и прочих атрибутов живописца. Тут же находился мольберт, но без холста. А затем, на дальней стене, я увидел последнюю картину Рэнсома Хатауэя.

Это было ужасно!

На ней была изображена пещера, обширная, мрачная, почему-то похожая на туннель метрополитена. На переднем плане виднелся алтарь, на котором горело синее пламя. Темнота, казалось, напирала со всех сторон, ожидая момента, когда пламя замерцает и погаснет.

В темноте не было ничего ясно различимого, кроме случайных отблесков на влажных стенах, но Хатауэю удалось с какой-то дьявольской искусностью передать впечатление присутствия неких жутких существ, затаившихся вне островка света, созданного пламенем. Они были, как я уже сказал, почти неотличимы от мрака, только местами виднелись проблески желтой кожи, одутловатой, словно отечной, да едва заметный блеск глаз, казавшихся глазами мертвецов, но все же светящихся каким-то ужасным потусторонним светом.

Неудивительно, что Хатауэй не мог продать свои картины! Дорэ и Гойя отходили на второй план при виде его ужасной живописи. Кузен был художником, вытаскивавшим на свет божий все скрытое в природе Зло и изображавшим его с садистским наслаждением.

Затем дыхание замерло у меня в горле. Я услышал, как что-то поднимается по лестнице на чердак!

Картина взволновала меня. Это было единственным объяснением моих следующих действий. Я съежился, как загнанный в угол зверь, и резко распахнул дверь.

За ней, разумеется, стояла Элизабет.

– Извини, – сказала она, уставившись на мое бледное лицо. – Я напугала тебя, Джим? Я волновалась. Вы так долго не появлялись…

Я даже не почувствовал, сколько времени провел на чердаке. Элизабет прошла мимо меня, и я услышал внизу торопливые шаги. Потом на лестнице появился доктор Кин.

– Ну, – поинтересовался я, – нашли что-нибудь?

– Только вонь и паутину, – отрицательно покачал головой он. – И довольно много странных картин. У вашего кузена они развешаны по всему дому. Я рассмотрел одну – на ней стояло название «Охота», – и она заставила меня поежиться. Жуть какая-то!

Только тут я заметил маленькие бисеринки пота у него на лбу. Кин снял пенсне и принялся старательно протирать его. Я повернулся, но Элизабет рядом не было. Затем я услышал ее слабый вскрик – она тоже увидела картину.

– Не смотри на нее, – вскрикнул я, бросаясь к ней.

– Не трогай меня! – странным голосом резко бросила она.

Я пораженно уставился на жену. А потом застыл на месте.

Прямо у меня на глазах она изменялась! Что-то странное, неопределенное, словно неосязаемая завеса, окутывало молодую женщину – темная завеса, кружащаяся, корчащаяся. Элизабет, казалось, боролась с ледяным ветром, который дул на нее с картины. И лицо ее тоже изменялось.