Слипер и Дример

Калинина в Тверь. А брякнувшись туда, неожиданно увидал Дример, что напротив него за

откидным столиком сидит та самая таинственная и никем не виданная, мистическая до печёнок

Укладчица Номер Четыре, чудн[о]е и нарицательное имя которой стоит на бумажке, вложенной в

каждый пакет с ж/д бельём в каждом поезде, которые многопятковыми топоногами как бежали,

так и бегут по необъятной и напрочь светлой Руси, развозя туды и сюды её напрочь тёмных во

всех отношениях жителей.

Автограф? Будьте любезны!

Авосия Батьковна Заворотник, друзьями нежно именуемая просто Авоськой, в народе

всесоюзно известная как Укладчица № 4, на которую годами сыпались проклятия советских

путешественников, укладывающихся спать на свою полку и разворачивающих ею прилежно

покладенные в пакет рваные и сырые наволочку, простыню и пододеяльник. Понятно, что за такой

сервис многие туристы откровенно мстили, попросту клептоманя полотенце, которое также

входило в спальный боекомплект. Никто из вышеупомянутых советских пассажиров никогда в

глаза не видел эту самую Укладчицу № 4, и Дример не очень сейчас понимал, а так ли ему

повезло, что он первым нежданно встретил таинственную и мистическую гражданочку —

личность, годами остававшуюся для всех в статусе «совершенно секретно», под грифом «личные

материалы Ка-Гэ-Бэ», в положении «инкогнито», али, как попросту в народу говорят, «а какое

ваше собачье грызлячее дело?!».

«Тёмная-претёмная личность!» — перво-наперво подумал Дример, уставившись на Укладчицу

Номер Четыре, даже не удивившись, откуда он знает всё то, что написано мной в первом абзаце

этой главы. Четвёртая Укладчица покоилась у окошечка в форменном пиджмаке и в такой же

оформленной юбке, на голове её в свою очередь упокоился витой тюрбан крашеных стрептоцидом

46

волос, то там, то сям уколотый многочисленными заколками. Нос у неё был цвета свёклы и

напоминал позднюю белорусскую картошку. Уши врастопырку. Глаза — полинявшие и усталые

от жизни. Она хрустнула сушкой и хлюпнула чаем из стакана тонкого стекла в подстаканнике из

нержавейки. За окном хихикнул Мудод, но его тут же снесло с диким воплем турбулентностью

куда-то вдоль поезда назад, в плохо проглядываемую тьму.

— Салют, командировочный! — Укладчица № 4 пошло подмигнула Дримеру.

— Чур меня, чур! — попытался отмахнуться от чужеродной магии тот, но Укладчица № 4 даже

ухом не повела. Видимо, умение водить ушами не было в числе её возможностей.

— Чего людёв-то сходу чураешься? — парировала она и подхватила из замусоленного пакета

ещё одну сушку. — На-ка вот, куси! А то чуркает тут, чурчхела пахлаватая.

— А енто шо? — нахмурился Дример.

— Говорю ж, нака. Кусай. Странный ты, как с луны свалился. Ты с луны свалился, ась?

— Всё может быть, — напустив на себя таинственный вид, ответил Дример и подумал: «Чем я

не лунатик?»

— А-а-а-а, оно и видать. Совсем одичал мужик. Сушек не видел. Чем вас там, на луне, кормят

только.

— Шо?

— Чем, говорю, кормят-то? Шокает тут… Из литовских евреев что ли?

Дример пожал плечами.

— Ну не хошь хговорить — и не надобно! Мнохго вас тута шляется разных. Ты енто, куды

едешь-то?

— Шо?

— Да заладил, шо да шо… Куда путь держишь, отшибленный? Ась?

— Туда и сюда! — по привычке ляпнул Дример и, нащупав на голове Шапку-Невредимку,

натянул её поглубже.

— Козырненько! Энто ж нам по пути! — весело хохотнула Укладчица № 4, уперев руки в бока.

— Так бы и сказал!

Она, крякнув, встала (утки и клюва не наморщили, ибо были и вовсе далеко), выглянула в

коридор вагона и заорала:

— Сяськи-мосяськи, Тибидох Шамилевич! Клиента доставь!

— Куда, Авосия Батьковна? — раздался старческий надтреснутый дискант.

— Куда-куда… — Укладчица № 4 вдруг стала серьёзной, как становятся серьёзными

гардеробщицы, стоит им только почуять свою власть над раздевающимися и одевающимися

посетителями поликлиники: — Ещё один туда же отшибленный… Туда же, говорю! Туда-а-а-же-

е-е!

— А, понял, понял, — ответили из коридора. — Я щас, пошукаю… Щас-щас…

47

— А — Я — ЩЩЩЩАЗ! — чихнуло оглушительно за окном, там же мелькнула перекошенная

от ужаса рожа Мудода, искрами хлопнула лампочка в плацкартном во всех отношениях коридоре,

и стало мгновенно темно, как в срочно политически утопленной жёлтой подводной лодке.

— Хау мач из зе фиш? — проорал кто-то над ухом Слипера, и тот вывалился в отнюдь не

детский и ну вааще ни разу не поллюционный сон.

— Три пятьдесят за полкилойку! — мгновенно заорал в ответ братец и лишь потом стал

озираться.

Кто-то хохотнул рядом.

— Мудод, ты, что ли?

Но разнопёрой твари не было.

Зато имелись в наличии другие и во множественном числе. Вокруг бились в конвульсиях люди.

На костюмчиках — что твой Мудод, пёстро и без разбора. Некоторые пытались проломить ногами

пол, усиленно топоча в него, но конструкция была ещё дедушкиной сборки, стало быть, знатного

цементу и по-честняку.