Слепой. Один в темноте

Способ, к которому прибег Глеб Сиверов, чтобы установить, жив ли на самом деле Валерий Торопов, лежал прямо на поверхности, и вряд ли Кривошеин с его опытом и профессиональной подготовкой мимо этого способа прошел. Принимая это во внимание, Глеб двигался по боковой аллее, служившей северной границей восемнадцатого участка, неторопливым прогулочным шагом, время от времени останавливаясь и подолгу вчитываясь в полустертые временем и непогодой надписи на надгробиях и крестах.

Потом он заметил бросившуюся в глаза с дешевого надгробия из поддельного гранита фамилию «Торопов». Захоронение располагалось в стороне от аллеи, метрах в двадцати, и подробно разглядеть его с такого расстояния мешала путаница оградок, крестов, могильных плит, густо затянутая и заплетенная разросшимися кустами сирени и шиповника, мертвой прошлогодней травой и самым обыкновенным бурьяном. Глеб сошел с аллеи и начал с прежней медлительной неторопливостью продираться и протискиваться сквозь этот цепляющийся за одежду и ежеминутно норовящий больно наподдать по голени притаившейся в густой траве оградкой, скорбный и убогий лабиринт. По дороге он не забывал останавливаться, вертеть головой во все стороны и без необходимости изучать надписи на могилах. Он так никого и не заметил, но это вовсе не означало, что поблизости действительно никого нет.

У низкой оградки, которой было обнесено фамильное захоронение Тороповых (генерал-лейтенанта и его супруги тут, конечно, не было; они, надо полагать, лежали где-нибудь на Ваганьковском или Новодевичьем), Глеб задержался ровно настолько, сколько понадобилось, чтобы окинуть могилы пристальным взглядом. От этого взгляда не укрылись ни любовно ухоженные, без малейшего намека на сорняки клумбы, ни слегка увядшие живые цветы у подножий надгробных плит, ни ровная, густая, износостойкая и от природы низкорослая, явно импортная трава газона. Фотография тринадцатилетней Евгении Тороповой кольнула душу острым сожалением. «Какая женщина могла вырасти!» – с горечью подумал Глеб и двинулся дальше, продолжая старательно высматривать в мешанине имен и дат то, чего там никогда не было.

Сделав небольшой крюк и все-таки ухитрившись чувствительно ушибить ногу об угол железной оградки, он выбрался обратно на аллею. За то время, что он бродил среди могил, ситуация в корне переменилась. В отдалении откуда-то возникли и теперь неторопливо приближались к Глебу со стороны центральной аллеи две рослые, крупные мужские фигуры, издалека немного похожие на парочку пингвинов-переростков из-за темных костюмов и белоснежных рубашек. Осторожно покосившись через плечо назад, он обнаружил там точно такую же картину.

Продолжая вертеть головой по сторонам, Глеб медленно двинулся навстречу идущим со стороны центральной аллеи «пингвинам», а потом, словно углядев, наконец, искомое, устремился к одинокой, основательно заросшей сорняками могилке с покосившимся жестяным обелиском, на верхушке которого виднелась ржавая пятиконечная звезда. «Пингвины» ускорили шаг, почти побежали, но, когда Глеб толкнул скрипучую калитку и, склонив голову, остановился у обелиска, опять пошли медленнее.

Побитая ржавчиной табличка гласила, что под обелиском лежит некто Ираклий Вахтангович Цхеидзе, родившийся в тысяча девятьсот двадцать третьем году и дотянувший аж до две тысячи пятого. Глеб без труда подсчитал, что в июне сорок первого Ираклию Цхеидзе уже исполнилось восемнадцать, и, судя по обелиску со звездой, война его стороной не обошла.

– Прости, солдат, – вполголоса произнес Глеб, обращаясь к лежащему под ржавым обелиском человеку.

Когда «пингвины», подойдя, замедлили шаг, он уже сидел на корточках и старательно выпалывал сорняки, которыми густо поросла могила солдата давней большой войны.

– Мужчина, – стараясь быть вежливым, окликнул его один из «пингвинов», – я извиняюсь, у вас огоньку не найдется?

Глеб встал с корточек, отряхнул испачканные землей руки, залез двумя пальцами в карман и выудил оттуда зажигалку. Поскольку он не сделал ни малейшей попытки покинуть пределы обнесенного оградкой пространства, а здесь была не тюремная камера, чтобы помыкать тем, кто ниже тебя ростом и уже в плечах, заговорившему с ним «пингвину» пришлось удовлетвориться ролью Магомета, идущего к горе. Он двинулся напролом, треща кустами, перешагивая низкие оградки и периодически наступая на могилы, и остановился в метре от Глеба, вертя в пальцах незажженную сигарету.

Второй, будто бы за компанию, увязался следом. Оба они были молодые, не старше тридцати пяти, спортивные и с виду очень крепкие ребята со стрижеными затылками и малоподвижными физиономиями профессиональных вышибал, а их пиджаки одинаково оттопыривались с левого бока, явно скрывая нечто, не предназначенное для посторонних глаз. Созерцая эти характерные вздутия, Глеб порадовался тому, что на правах «свободного художника» может игнорировать дресс-код: из-под его просторной матерчатой ветровки ничего не выпирало, хотя он тоже явился на кладбище не с пустыми руками.