Слепой. Один в темноте

Оказалось, что предприимчивый прораб утратил боевой дух и смекалку еще не до конца. В руках у него вдруг обнаружился оскалившийся кривыми ржавыми гвоздями обломок доски, и этой импровизированной булавой он попытался приласкать Чижа по физиономии. Чиж блокировал удар левым предплечьем, доска с гнилым треском переломилась пополам, и упакованный в брезентовую рукавицу кулак расплющил вислый нос Солодовникова, как перезрелый помидор.

Рубашка прораба затрещала, брызнув во все стороны отлетевшими пуговицами, когда Чиж ухватился за нее, предотвращая очередное падение противника, который оказался неустойчив не только морально, но и физически. Продолжая удерживать правой рукой шатающееся из стороны в сторону, так и норовящее опять занять горизонтальное положение тело, Чиж методично и страшно избивал бывшего прораба левой.

– Это тебе за старшую дочку, – приговаривал он, – это за младшую, а вот это – за самую младшую, по совместительству внучку… Надеюсь, до нее ты еще не добрался? Ну, так уже и не доберешься, даже не мечтай…

Рубашка, наконец, порвалась окончательно, оставив в кулаке у Чижа забрызганный кровью клетчатый клок. Чиж наклонился, поднял Солодовникова и снова уронил, нанеся мощный удар в ухо. При этом прораб ударился другим ухом о стену, сполз на земляной пол, перевернулся на бок и свернулся калачиком.

Чиж трижды ставил его на ноги, и трижды Солодовников падал, не дожидаясь очередного удара. «Ну, и хватит, – остывая, подумал Чиж, – а то еще, чего доброго, и впрямь убью».

Кряхтя от натуги, ибо Солодовников, несмотря на кажущуюся худобу, был чертовски тяжел, Чиж вернул его в исходное положение, то есть перетащил через недостроенную перегородку и снова защелкнул на запястьях браслеты пропущенных через монтажную петлю наручников. Цементный раствор в корытце уже отстоялся, поверх него скопился тонкий слой прозрачной, будто только что из-под крана, воды. Чиж стянул с правой руки испачканную кровью рукавицу, зачерпнул воду ладонью, подняв со дна невесомую серую муть, и побрызгал в разбитое, похожее на сочащуюся кровью отбивную лицо.

– Просыпайся, соня, – сказал он и, когда Солодовников открыл глаза, вогнал в его разбитый, порванный рот резиновый мячик кляпа.

Затем Чиж приступил к работе. Энергично перемешивая раствор, укладывая кирпичи и, как заправский каменщик, пристукивая по ним металлической пяткой мастерка, он рассказывал прорабу Солодовникову об амонтильядо – тонком, изысканном старинном вине, хранящемся в сыром, покрытом пятнами селитры каменном подземелье старинного замка. Он рассказывал о человеке, который, звеня бубенчиками маскарадного шутовского колпака и глупо хихикая, шел через это подземелье навстречу медленной, мучительной смерти, и о нише с вмурованными в стену ржавыми кандалами, которая ждала его в конце пути.

Он любил перед сном перечитывать По и некоторые его вещицы, в том числе и эту, помнил почти наизусть. Поскольку Солодовников вряд ли когда-либо слышал имя мрачного романтика, не говоря уже о том, чтобы читать его жуткие рассказы, а повествование велось от первого лица, он, вероятно, решил, что Чиж окончательно слетел с катушек и делится с ним своими бредовыми фантазиями. А может быть, и не фантазиями, а подробностями совершенного ранее убийства, которые, как в призме, преломившись в воспаленном сознании маньяка, приобрели очертания болезненного бреда…

Словом, что бы ни думал по поводу услышанного бывший прораб Солодовников, бодрости и силы духа это ему явно не прибавило, о чем свидетельствовали выступившие на его глазах слезы. Промывая в крови и грязи светлые дорожки, слезы потекли по щекам вниз, к подбородку. В носу у прораба захрипело и забулькало, он отчаянно замотал головой, выдувая из ноздрей пузыри кровавой слизи.

– Кончай рыдать, – посоветовал ему Чиж, выравнивая ряд, – а то утонешь в собственных соплях.

Работа подошла к концу вместе с рассказом об амонтильядо. Чиж включил фонарик и посветил им в прямоугольную дыру, оставленную на уровне лица. В темноте блеснули слезящиеся, тупо моргающие глаза. Чиж просунул в отверстие руку, нащупал скользкий от крови и слюны резиновый мячик кляпа, покрепче ухватился за него кончиками пальцев и потянул, частично освободив Солодовникову рот.

– Теперь скажи: «Ради всего святого, Монтрезор», – потребовал он.

– Ражи… шево… швятофа… – неразборчиво сквозь кляп забормотал прикованный, – Монте… Морче… Как?..

– Да не суть важно, – смилостивился Чиж, вернул кляп на место и уложил на место последние кирпичи.

На то, чтобы кое-как оштукатурить стенку, замаскировав кирпичи, пришлось потратить почти час. Иногда сквозь скрежет мастерка по неровностям кирпичной кладки Чижу мерещилось доносящееся из-за перегородки сдавленное мычание, но он ни разу не остановился, чтобы прислушаться: стенка была достаточно толстой, чтобы с полной уверенностью отнести эти звуки на счет собственного излишне живого воображения.