Слепой. Один в темноте

Вторую половину вчерашнего дня Глеб убил, разъезжая по кладбищам и колумбариям. Спал он дурно – снились мертвецы, пристававшие с расспросами типа: «Чего тебе надобно, старче?», – а с наступлением утра возобновил свои перемещения от одного места захоронения к другому, от другого к третьему, пока, наконец, не наткнулся в засаленном и растрепанном журнале захоронений вот этого давно закрытого кладбища на знакомую фамилию – вернее, фамилии, поскольку Тороповых тут было похоронено целых трое: Николай Георгиевич, Людмила Сергеевна и Евгения Николаевна. Даты смерти также совпадали с теми, что были указаны в принесенных Федором Филипповичем документах. И теперь Глеб двигался к участку номер восемнадцать с чувством египтолога, наткнувшегося на наклонный лаз, что ведет к погребальной камере пирамиды, и еще не знающего, что его там ждет – золотой саркофаг или кучка оставленного древними грабителями окаменевшего за тысячелетия кала.

* * *

Антикварные часы из позолоченной бронзы, стоявшие на мраморной полке настоящего, но не разжигавшегося уже на протяжении, по крайней мере, полувека камина, с хрипом прочистив медную глотку, гулко пробили два.

Глеб Сиверов, о существовании которого никто из присутствующих в просторном, роскошно обставленном кабинете даже не подозревал, в это время свернул в боковую аллею, служившую северной границей участка для захоронений номер восемнадцать давно закрытого кладбища на юго-западной окраине Москвы.

Бывший полковник внешней разведки, а ныне начальник службы безопасности возглавляемого господином Вронским холдинга, Дмитрий Иванович Кривошеин, вопреки обыкновению, не сидел в кресле сбоку от хозяйского стола, а стоял посреди кабинета, держа руки по швам и глядя прямо перед собой в ожидании приговора. Под ногами у него, как и полагается в подобных случаях, был ковер. Возможно, господин Вронский ожидал, что Дмитрий Иванович от стыда сквозь этот ковер провалится, но проваливаться сквозь что бы то ни было Кривошеин не собирался: он был профессионал и по опыту знал, что накладки случаются в любом деле, и что в ряде случаев искать виновных в этих накладках – дело бесполезное, призванное, в самом крайнем случае, дать начальству козла отпущения и тем самым хотя бы отчасти утишить всесокрушающий начальственный гнев. Знал он и то, кто в данном случае рискует стать вышеупомянутым козлом, но не особенно переживал: подобные моменты, увы, были неотъемлемой частью его нынешней профессии. Да и только ли нынешней? Начальство одинаково повсюду: успеха оно может не заметить, рассудив, что так и должно быть, зато неудачи не простит никогда.

Господин Вронский был чернее тучи. Он все еще оставался в траурном костюме и даже с повязкой на рукаве, но Кривошеин подозревал, что безвременная кончина лучшего друга и личного адвоката – последнее, что занимает в данный момент мысли хозяина.

Омрачивший траурную церемонию инцидент со стрельбой завершился около двух часов назад. Церемонию кое-как довели до конца, но на кладбище поехали далеко не все из присутствующих. О дальнейшем участии Вронского в погребении не могло быть и речи. Среди гостей распространили слух о его внезапном недомогании, и в результате похороны, а также последовавшие затем поминки вышли далеко не такими пышными, торжественными и многолюдными, как планировалось.

Но в ярости господин Вронский пребывал, разумеется, не поэтому. На столе перед ним свидетельством преступной халатности охраны (с его точки зрения) разместился натюрморт, выглядевший абсолютно неуместным в этом обставленном со сдержанной роскошью кабинете: два объемистых, окрашенных в цвет хаки и снабженных чеками и кольцами баллона с «черемухой», какими пользуются спецподразделения внутренних войск при разгоне демонстраций и усмирении беспорядков, отдаленно напоминающая мартышечью морду серая противогазовая маска, сизый от старости, облупленный «TT» с глушителем кустарной работы и вороненые стальные наручники самого заурядного, стандартного вида. Именно эта незатейливая композиция, являвшаяся, с точки зрения Дмитрия Ивановича Кривошеина, неоспоримым свидетельством его заслуг перед работодателем, послужила причиной дурного (очень мягко выражаясь) настроения последнего.

– Почему меня не проинформировали заблаговременно? – ровным голосом осведомился Вронский.

Надо было отдать ему должное: собой он владел превосходно, и в тоне, которым был задан вопрос, сквозило разве что легкое недовольство. Зная его, Кривошеин предполагал, что это затишье перед бурей, но вопрос был задан, и на него надо было отвечать. Кроме того, на свете существовали вещи, которые с трудом переваривал даже железный желудок отставного полковника внешней разведки, и педофилия относилась к их коротенькому перечню. Поэтому Дмитрий Иванович решил: будь, что будет, – и ответил напрямик:

– Вы могли внести изменения в график, а то и отменить церемонию. А это бы его спугнуло.

Вронский помолчал, и Дмитрий Иванович почти воочию видел, как он давит и скручивает в тугой узел разгорающуюся, грозящую взорваться и разнести все вокруг на куски ярость.