Слепой. Один в темноте

– Хороша цацка, – заметил он, вертя пистолет перед глазами, чтобы получше разглядеть его со всех сторон. – Это как у Хайнлайна: мужчины с мелкой душонкой почему-то всегда обожают крупный калибр. Ты никогда не думал о том, чтобы застрелиться из этой штуки?

– Прекрати, – бледнея, произнес Вронский. – Ты был тогда совсем ребенок и все неправильно понял…

– Честно говоря, не представляю, как можно неправильно понять чужой хрен в своем заднем проходе, – грубо перебил его Чиж. – Кроме того, все это я уже слышал от дяди Марка. Он был настоящий краснобай, не то, что ты.

– Не на…

Чиж приставил огромный заграничный пистолет к его виску и спустил курок. Кремовая стена слева от Вронского украсилась абстрактным узором из красных брызг, живописных потеков и беловатых комочков, которые медленно сползали по мокрой штукатурке, а потом срывались и беззвучно падали на пол.

– Это тебе за Женьку, козел, – сказал Чиж.

У него за спиной с пушечным грохотом распахнулась дверь. Длинноногая грудастая секретарша и могучий охранник, теснясь и толкаясь в узковатом для двоих проеме, ввалились в кабинет. Их потрясенным взорам представилась следующая картина: Большой Босс полулежал в кресле, все еще сжимая в руке дымящийся пистолет, его мозги стекали по стене на пол, а около него бестолково суетился, пытаясь нащупать трясущимися руками несуществующий пульс, следователь районной прокуратуры младший советник юстиции Андрей Николаевич Кузнецов.

Секретарша взвизгнула и грянулась в обморок – кажется, непритворный. Охранник машинально ее подхватил, даже не заметив, что держит в объятиях сногсшибательное и весьма дорогостоящее тело, до которого так долго и тщетно мечтал дотронуться хотя бы кончиком пальца.

Следователь Кузнецов повернул к нему белое, с прыгающими губами лицо и, заикаясь, пролепетал:

– Как же так? Как это вышло, не представляю… Мы разговаривали, и вдруг – бах… Он что, действительно мертвый?

Придя в себя, охранник не без сожаления опустил секретаршу на диван и для начала велел совершенно ополоумевшему от ужаса следователю отойти в сторонку и не затаптывать следы. («Какие следы, баран?» – мог бы спросить Чиж, но, естественно, не спросил.) Следователь подобрал свою папку, что валялась на полу в двух шагах от кресла, и послушно отошел в сторонку. Охранник вызвал по рации подмогу и склонился над почти обезглавленным трупом хозяина, очень смутно представляя, что рассчитывает на нем обнаружить. В голове у него вертелись обрывки слухов, согласно которым со смертью адвоката Большого Босса Марка Анатольевича Фарино что-то было нечисто. Поговаривали, что Вронский сам мог расправиться с ним, наняв для этого кого-то со стороны. С точки зрения охранника, в этом был определенный резон: в бизнесе друзей не бывает, а за столько лет, работая бок о бок, можно люто возненавидеть даже родного брата. В прокуратуре могли что-то заподозрить и прислать для прощупывания почвы вот этого дристуна. А босс, оказавшись на поверку не таким твердым орешком, каким всегда выглядел, взял да и пустил себе пулю в висок, чтобы хоть так уйти от ответственности…

Потом, топоча, как табун лошадей, прибыла подмога. Охранник как мог связно поведал коллегам, как все было, а затем, спохватившись, обвел кабинет ищущим взглядом и тупо поинтересовался:

– Э, а этот где?..

Следователь Кузнецов к этому моменту был уже довольно далеко и продолжал стремительно увеличивать расстояние, отделявшее его от офиса. На пассажирском сиденье «пассата» справа от него лежала выпускная фотография в коленкоровой папке, из которой выглядывал уголок похвальной грамоты. Чиж чувствовал усталость и опустошение, но все еще находился в свободном полете: у пули оказалось достаточно энергии, чтобы, поразив одну мишень, хотя бы попытаться долететь до второй.

Кроме того, не пропадать же было тюнингованной «семерке»!

Глава 18

Дмитрий Иванович Кривошеин сидел в кондиционированной прохладе кожаного салона хозяйского «майбаха», курил, хмурился и нетерпеливо поглядывал в ту сторону, где над кладбищенской оградой гладили одетыми в молодую листву ветвями пронзительно-синее полуденное небо старые березы, липы и тополя.

Стрелки часов сошлись на двенадцати, потом минутная ушла вперед и начала наращивать отрыв, одно за другим минуя деления циферблата, а группы наблюдения по-прежнему молчали, лишь время от времени выдавая в эфир бессмысленные фразы: «Я Третий, все чисто, продолжаю наблюдение». Слушая их и мало-помалу наливаясь желчью, Дмитрий Иванович начал понимать, почему Вронский приказал избавить себя от подобных докладов. От этого понимания его раздражение только усилилось: в отличие от начальника службы безопасности, Большой Босс мог позволить себе такую роскошь, как неведение.