Слепой. Один в темноте

Сходство с коралловым атоллом усиливалось маячившими на горизонте корпусами микрорайонов, которые с такого расстояния казались белыми, как океанские круизные лайнеры. Город неумолимо надвигался, и Чиж привычно отогнал неприятную мысль о том, что кладбище скоро снесут. Откровенно говоря, дожить до этого времени он не рассчитывал. А если бы дожил, просто не знал бы, как поступить. Стать грудью на пути у бульдозера? Драться? Стрелять? Писать в инстанции, драть глотку на митингах, в которых участвует от силы два десятка человек? Бесполезно, все бесполезно. Но как жить, зная, что кости твоих родных свалены в общую кучу с костями чужих, незнакомых и ненужных тебе людей и залиты бетоном на дне строительного котлована, а то и просто вывезены на свалку? Объявить охоту на чиновников из правительства Москвы и руководство строительных компаний? А что, это мысль. В конце концов, если хорошенько приглядеться, и среди тех, и среди других непременно отыщутся представители привычного, знакомого до боли контингента…

Не доезжая до ворот, он свернул направо, на ухабистую, пыльную грунтовку, которая огибала кладбище по периметру. От нее куда-то в поля уходило несколько ответвлений; в свое время Чиж, не жалея досуга и подвески, исследовал все до единого и теперь точно знал, куда ведет каждое из них.

Он вел машину, волоча за собой вздымающийся до самого неба и заволакивающий все позади мутной пеленой хвост пыли, и время от времени невольно поглядывал налево, где за покосившимся и просевшим в скверный фундамент, а местами и обвалившимся кирпичным забором под сенью старых деревьев дремали среди оградок и буйно разросшихся зарослей кресты и надгробия. В приоткрытое окно тянуло долетавшими оттуда запахами цветущей сирени и начавшего распускаться шиповника. Раньше Чижу все время чудились здесь запахи елея и ладана, эти неотлучные, а главное, прилипчивые, как смола, тоскливые запахи смерти. Но потом это прошло – может быть, потому, что на кладбище наконец-то действительно перестали хоронить? После того как его закрыли, умерших привозили сюда еще лет пять, а то и больше. Мест на кладбище давно не осталось, людей хоронили в поле за оградой, как самоубийц, и Василий Кузьмич, местный директор, надо полагать, неплохо на этом нажился. Чиж тогда потратил почти месяц, следя за ним и выведывая его подноготную, но тщетно: в чем-чем, а в педофилии директор кладбища Дьяченко замечен не был. Конечно, Чиж мог пришить его и так, без педофилии – не маньяк же он, в конце-то концов! – но потом остыл и передумал: вряд ли преемник Василия Кузьмича на почетном посту директора закрытого кладбища оказался бы многим лучше него.

Чиж ехал на разведку – точь-в-точь как сотня юных бойцов, которая некогда поскакала в поля с той же целью. Он отправил Вронскому электронное письмо, и «дядя Саша» клюнул. «Буду рад встрече через столько лет, – гласило ответное послание Вронского. – Соглашусь на любые разумные условия».

Разумные условия. Рад встрече. Ха!

В кафе большого развлекательного центра, откуда Чиж, пользуясь дармовым беспроводным интернетом, отправил дядюшке письмецо, было полным-полно молодых, веселых и очень привлекательных девушек. Украдкой рассматривая их, Чиж думал: ну, какого дьявола? Какого, спрашивается, рожна вам всем надо? Ну ладно, оставим в стороне всяких скудоумных, недоразвитых, деградировавших и прочих убогих, которые сами не ведают, что творят. Но вы-то, вы! Богатые, успешные, умные, блестяще образованные, лощеные; уверенные в себе, уважаемые, разъезжающие на «майбахах», «бентли» и «кадиллаках» – вам-то чего не хватает? Вы же бываете в ночных клубах и на светских вечеринках, а там любая будет только рада подать вам в постель бокал шампанского – сама, без принуждения и без возможных неприятных последствий. И еще хвастаться будет: а ты знаешь, кто меня давеча поимел? Сам Вронский! И подружки будут ахать и закатывать глаза, внутренне скрежеща зубами от черной зависти. Так какого черта, спрашивается, вы лезете к детям?

Ясно, Чиж и сам в этом плане был не без греха. В детстве он был влюблен в родную сестру. Неизвестно, во что переросла бы с годами эта влюбленность, сложись все не так, как сложилось, а немножко иначе. Возможно, она бы просто прошла, как проходят детские болячки, и, встречаясь с Евгенией – взрослой, сногсшибательно красивой, шикарной, замужней, счастливой женщиной, – Чиж каждый раз, как дежурную, понятную только близким людям шутку, повторял бы: «А ты знаешь, когда мне было десять лет, я мечтал на тебе жениться!» И – мужу, доверительно: «Тебе повезло старик, мне вовремя подсказали, что на сестрах не женятся. А то я уже совсем было собрался в ЗАГС»…