Слепой. Один в темноте

– Неужели вы их всех помните? – сдержанно поразился Глеб.

– Раньше помнила всех, – сказала Галина Ивановна. От нее пахло дешевыми духами и небогатой, но чистенькой и еще способной позаботиться о себе старостью. – А теперь память уже не та, многое стало забываться. Иногда вспомнишь чье-то лицо и день-деньской ломаешь голову: кто же это, из какого выпуска? А бывает наоборот: помнишь про него все, даже какого числа он окошко в учительской разбил, а лицо будто стерлось… Но многих помню хорошо. Вот и Валеру… Он ведь у меня совсем чуть-чуть не доучился, пропал буквально за пару дней до летних каникул. Я уже и годовые оценки выставила, и похвальные грамоты подписала, и сфотографировали нас, как видите…

На фотографии Галине Ивановне было лет сорок, и Глеб должен был признать, что в ту пору выглядела она еще вполне ничего себе. Конечно, фотография, да еще такого размера и качества, многое скрывает, но – ничего, ничего…

Извинившись перед гостем, учительница вернулась к полкам, открыла створку, достала что-то оттуда и протянула Глебу официального вида зеленовато-коричневый, покрытый мельчайшим сложным узором, как денежная купюра, украшенный государственным гербом РСФСР – не орлом, нет, а еще советским, с земным шаром, колосьями и всем прочим, – лист бумаги, на котором было написано: «ПОХВАЛЬНАЯ ГРАМОТА». Ниже было указано, кому и за какие именно достижения данная грамота вручена, а в самом низу, скрепляя подписи директора школы и классного руководителя, красовалась фиолетовая чернильная печать все с тем же полузабытым за давностью лет гербом.

Грамота была выписана на имя ученика третьего «А» класса Валерия Торопова, который, если верить написанному, окончил этот самый класс на «отлично», без единой четверки.

– Вот, – сказала Галина Ивановна, – это его. Выписать выписала, а вручить не успела…

– И что же, – не удержался от дурацкого вопроса Слепой, – вы ее так все эти годы и храните?

– А что же мне с ней делать – выбросить? – изумилась Галина Ивановна.

– Да, действительно, – сказал Глеб. – То есть, конечно же, нет. Извините.

Галина Ивановна его, казалось, не услышала. Глаза у нее были на мокром месте, что ставило под угрозу макияж, на который наверняка было потрачено много времени и сил.

Стыдясь себя самого, Сиверов отвел взгляд. Он терпеть не мог подобные ситуации, поскольку не знал, как себя при этом вести. Утешать плачущую женщину – труд неблагодарный, особенно если речь идет не о симпатичной девушке, а о некрасивой старухе. Старость всегда неприглядна; дураки смеются над ее беспомощностью, а у нормальных людей она вызывает бессильную жалость пополам с неловкостью за то, что сами они молоды и здоровы. А еще возникает вопрос – у Глеба, по крайней мере, он возникал всякий раз, когда на глаза ему попадался пожилой человек: а хочется ли мне дожить до его лет? С одной стороны, не дай бог, с другой – почему бы и нет? А с третьей – ну кто тебя, дурака, станет спрашивать, чего тебе хочется, а чего не хочется? Сколько на роду написано, столько и проживешь, а то устроил тут голосование: кто «за», кто «против», кто воздержался…

Ему вдруг показалось, что он нашел нужные слова.

– А знаете, Галина Ивановна, – сказал он, отвечая на еще не заданный вопрос, который, вероятнее всего, должен был вскоре прозвучать, – есть некоторые основания полагать, что он жив и здоров.

– Вот оно что, – неожиданно спокойным, даже деловитым тоном произнесла Галина Ивановна, промокая глаза уголком извлеченного из рукава носового платочка. – А я все думаю, как бы это поделикатнее спросить, почему вы им интересуетесь…

Глеб развел руками, отдавая должное ее проницательности.

– Он что-нибудь натворил? – внезапно насторожилась она, в очередной раз доказав, что физическому одряхлению организма далеко не всегда сопутствует размягчение головного мозга.

– Это пока неизвестно, – почти не покривив душой, сказал Глеб.

– Он не мог сделать ничего дурного, – металлическим голосом, каким, наверное, приводила в надлежащее состояние расшалившийся класс, заявила она. – Поверьте опытному педагогу, ни на что такое он просто не способен.

– Очень на это надеюсь, – дипломатично уклонился от беспредметного спора Сиверов.

– Вот увидите, – уверенно предрекла учительница. – Кстати… А вы с ним увидитесь?

– Надеюсь, – повторил Глеб.

– Так, может быть… Я понимаю, сейчас это уже вряд ли имеет значение, никому не нужно и даже, наверное, смешно… Но, может быть, вы ему передадите?..

– Грамоту?

– Да.

«Черт дернул меня за язык, – подумал Глеб. – Может, она до самого моего ухода так и не нашла бы достаточно деликатный, на ее взгляд, способ спросить, за каким, собственно, дьяволом я сюда явился. А если бы и нашла, можно было что-нибудь наплести. Так нет же, повело кота за салом! Исповедоваться он вздумал, обормот!»

Впрочем, идти на попятный было поздно. Это же просто клочок бумаги, сказал себе Глеб. Донеси до ближайшей помойки и выбрось, зато старуха будет довольна…

– Конечно, – сказал он. – Если увижу, передам обязательно. Так сказать, торжественно вручу.