Слепой. Обратной дороги нет

Он почувствовал, что размышления на кулинарную тему лучше пока оставить, и решил подумать о чем-нибудь другом. Например, о том, как он проведет целый месяц в солнечной Италии, покуда эти дураки, итальянцы, будут бродить по душным музейным залам и благоговейно пялиться на привезенные им картины. Сам он на выставку не пойдет: он этим искусством уже сыт по горло, хватит с него живописи. Зато теперь все его неприятности позади, а после душа, нескольких часов сна и сытного обеда жизнь опять заиграет всеми красками…

Он спустился по гремящему железному трапу и оказался в узком, отделанном старомодным пластиком «под дерево», скудно освещенном коридоре – не в коридоре даже, а в коридорчике, поскольку посудина, на которой ему предстояло плыть до самой Италии, была невелика. Таблички с номерами на дверях отсутствовали – все-таки это был не круизный лайнер, а малотоннажное грузовое судно, – но найти свою каюту оказалось несложно. Третья справа – чего тут особенно искать? Всеволод Витальевич подошел к нужной двери, без стука повернул ручку и шагнул через порог.

Каюта напоминала самое обыкновенное железнодорожное купе, разве что коек тут было не четыре, а две, как в спальном вагоне, да вместо большого квадратного окна напротив двери виднелся круглый иллюминатор размером где-то с футбольный мяч. Иллюминатор этот в данный момент был приоткрыт, но вместо прохлады через него в каюту просачивались только портовые шумы да неприятный запах грязной воды. Зато выходил он прямо в причальную стенку, из-за чего в каюте царил приятный полумрак, очень располагающий к тому, чтобы завалиться в койку и вздремнуть минуток шестьсот.

На верхней койке, как оказалось, уже лежал какой-то человек – босой, в линялой тельняшке и бесформенных парусиновых штанах, тоже далеко не новых, с коричневыми следами неотстиранного мазута, но чистых, явно надетых не далее как сегодня утром. Лицо его было прикрыто локтем; судя по всему, это был член судовой команды, который сачковал, валяясь в каюте, в то время как его товарищи работали.

Сачков Всеволод Витальевич не жаловал, а потому, закрывая за собой дверь, не стал особо осторожничать. Человек на верхней койке шевельнулся, убрал закрывавший лицо локоть, повернулся на бок лицом к проходу и, свесив вниз взлохмаченную со сна голову, весело сказал:

– Привет, коллега!

Помертвевшие пальцы Всеволода Витальевича разжались, выпустив сумку, которая с глухим стуком упала на пол. Он узнал соседа по каюте, а узнав, понял, что ночной кошмар даже и не думал заканчиваться. Наоборот, он продолжался, ширился и рос, потому что лежавший на верхней койке человек был тот самый опасный тип, которого водитель пытался сдать украинским ментам еще под Черниговом.

Глава 21

На улице вовсю сияло солнце, деревья – те из них, что еще сохранили способность зеленеть в отравленном выхлопными газами воздухе, – добросовестно зеленели, на газонах скандалили воробьи, а у станций метро бойко торговали наломанной в подмосковных палисадниках сиренью. В город наконец-то пришла настоящая весна, и, добравшись до своего кабинета, Федор Филиппович первым делом приказал задернуть шторы. После того как тяжелые старомодные портьеры перекрыли доступ солнечному свету, в кабинете сделалось темно, как ночью. Генерал включил настольную лампу, создав таким образом на своем рабочем месте деловую, располагающую к сосредоточенным раздумьям атмосферу. Раньше, еще лет десять-пятнадцать назад, ему бы и в голову не пришло сделать что-то подобное, но времена изменились, и теперь льющийся в окна солнечный свет и безоблачная синева над Лубянской площадью, такая чистая, какую нечасто увидишь, находясь в центре Москвы, навевали посторонние мысли, отвлекали от работы. В такие вот веселые солнечные деньки генерал Потапчук все чаще ловил себя на том, что сидит, откинувшись на спинку кресла, и глазеет в окно, думая при этом о чем угодно, только не о работе.

Как правило, подобные раздумья сводились у него к попыткам чисто теоретически решить давно наболевший вопрос: каково ему будет на пенсии? С одной стороны, без работы он себя уже давно не мыслил и очень плохо представлял, на что и каким образом сумеет потратить нежданно-негаданно свалившуюся на него пропасть свободного времени. А с другой – ну, надоело же все, хуже горькой редьки надоело! Сколько же можно, в самом-то деле? Жена, наверное, права, когда говорит, что он таки допрыгается и что однажды его, старого дурака, понесут прямо из кабинета ногами вперед. Сдохнешь ведь, как лошадь, прямо в оглоблях, и речи, которые коллеги и начальство станут произносить над твоим гробом, будут тебе по барабану…

Но сегодня Федору Филипповичу было недосуг предаваться мозговой лени. Потому-то он и велел задернуть портьеры, и, как только это было исполнено, а на девственно чистый стол лег круг ослепительно яркого света от настольной лампы, все посторонние мысли улетучились сами собой, словно их никогда и не было. Генерал уселся и для начала попросил принести стакан крепкого чая без сахара.