Слепой. Обратной дороги нет

Белая «шестерка», отчаянно пыля и подскакивая на ухабах, катилась по проселочной дороге. Цепляясь за норовящий вырваться из рук руль, Лещ привычно думал о том, до чего у нас, братьев-славян, все испокон веков получается шиворот-навыворот. Вот, к примеру, дорога. Степь кругом ровная, как стол, а дорога, по которой людям приходится ездить, – ну чистый танкодром! Откуда на дороге ухабы да рытвины – ясно; неясно другое – почему? Почему, мать вашу, нельзя сделать так, чтоб этого дерьма тут не было? Ведь делают же люди, и ничего, получается! Сами не можете – у других спросите, как это у них выходит, что и дороги гладкие, и народ живет богато, аж с жиру бесится…

Или взять того же Борисыча. Он-то, конечно, не славянин, но тоже еще тот фрукт. Богатейший человек, умница, хитрец, чуть ли не половина украинской братвы так или иначе под ним ходит – должен, кажется, понимать, что к чему! Так нет же: точно зная, в какой стране живет, какие кругом люди, он себе не коттедж в престижном поселке покупает, не еще одну квартиру, чтоб с молоденькими манекенщицами на воле кувыркаться, а заброшенный степной хутор, откуда до города без малого час езды на машине! Это же любой дурак, которому не лень в такую даль тащиться, подушкой его, дурака старого, придушит, и не узнает ведь никто!

Поднятая колесами пыль стеной стояла позади, заслоняя чуть ли не половину неба. Ее сухой земляной дух уже ощущался в салоне, затрудняя дыхание; она оседала на ветровом стекле тонким слоем и золотилась в лучах восходящего солнца, мешая смотреть на дорогу. Лещ смывал ее струйками воды и размазывал коричневатую дрянь «дворниками», а через минуту приходилось повторять эту операцию снова. Он подумал, что волочащийся за ним хвост пыли виден, наверное, за несколько километров, и тут же пожал плечами: ну и что? Виден так виден, что ж теперь поделаешь. Главное, если верить карте района – хорошей карте, подробной, в магазине такую не купишь, – дорога эта упирается в хутор и дальше никуда не ведет. Тупик это, ребята, а не дорога, и остается только удивляться, как это такой хитрый лис, как Борисыч, сам, по собственной воле, загнал себя в такой угол, откуда даже другой дороги нет…

Хутор вскоре показался впереди облачком свежей, еще не успевшей приобрести темную, жухлую летнюю окраску зелени. Приблизившись, Лещ увидел типично украинскую пасторальную картину с крынками на плетне, белеными стенами и всем прочим, чему полагается быть в подобных местах. Не хватало разве что нахлобученной чуть ли не до завалинки соломенной крыши, которую давно уже сменил черный от старости, испятнанный малахитовыми заплатами мха шифер, да хозяйственных построек было мало: одна саманная сараюшка да покосившийся дощатый нужник – вот и все хозпостройки. Для нормального, самостоятельного хозяйства, где люди кормятся с земли, этого было, конечно же, мало. Так ведь тут никто с земли и не кормился; даже не зная наверняка, что хутор принадлежит Борисычу, с первого взгляда можно было догадаться, что куплен он горожанами под дачу. Причем такими горожанами, которые не очень-то любят ковыряться в земле. А кто любит? Другое дело, что нормального человека с приходом весны так и тянет схватиться за лопату – против воли тянет, будто инстинкт какой-то. А эти, которым земля ни к чему, видать, потомки бар, которых прадеды в восемнадцатом году не добили. А Борисыч – тот вообще еврей. Какой из него, на хрен, земледелец, когда его порода на Украине испокон веков водкой торговала да ссужала деньги под проценты?

Лещ остановил машину перед открытыми настежь воротцами в покосившемся плетне. Прямо перед домом, на травяной лужайке, где когда-то наверняка гуляли куры да гуси с индюками, стоял темно-серый, густо запыленный «мерседес» Борисыча – тачка старая, но солидная и безотказная. Капитан подождал немного, давая догнавшему машину пылевому облаку проплыть, редея, вперед, а потом открыл дверцу и выбрался на свежий воздух, предварительно проверив, на месте ли пистолет.

Солнце уже поднялось над горизонтом больше чем наполовину – огромный малиновый диск, на который пока что можно было смотреть, даже не щурясь. Воздух был теплый, как парное молоко, и такой же сладкий. И было тихо-тихо – так тихо, что Лещ слышал, как шумит кровь у него в ушах, омывая усталый мозг. «Давление подскочило, – отметил он про себя. – Ну так шутка ли: ночь не спать, да еще под таким стрессом…»

Он остановился в воротах, порылся в нагрудном кармашке рубахи, сунул в зубы сигарету, со звоном откинул крышечку настоящей американской «зиппо», крутанул колесико и закурил, погрузив кончик сигареты в треугольный бензиновый огонек. Металлическая крышечка захлопнулась с характерным звонким щелчком, и, будто в ответ на этот звук, со стороны дома раздался жалобный звон разбитого стекла.