Слепой. Обратной дороги нет

– Это вряд ли, – беря автомат на изготовку, оптимистично заметил Валера. – И чего эти менты, суки, копаются? Лучше уж на нары, чем в землю, а эти падлы через минуту нас всех тут перещелкают. Ну, Борисыч, ну, сучий потрох!..

– Прикрой, – повторил Глеб и, прервав наметившуюся было дружескую, познавательную беседу, пригнувшись, выскочил на рампу, возле которой все еще стоял «КамАЗ» с изрешеченной пулями кабиной и густо продырявленным тентом.

На краю рампы он остановился и, картинно размахнувшись, бросил глушитель от «гюрзы» примерно в то место, откуда стреляли гуще всего. Раздался предупреждающий возглас, прекрасно понятый всеми, в том числе и Глебом, поскольку слово «граната» звучит примерно одинаково на всех европейских языках. Стрельба стихла; воспользовавшись этим, Глеб соскочил с рампы и со всех ног бросился к «мерседесу». На бегу он наклонился, подхватил за шиворот распластавшегося на земле Паречина и поволок его за собой.

Они были уже у грузовика, когда по ним снова начали стрелять. Тут в игру вступил Валера Вертолет; слушая, как со стороны склада короткими очередями бьет его автомат, Глеб подумал, что не ошибся в киевском уголовнике: он был из тех, кто, подписавшись на какое-нибудь дело, честно выполняет свою часть работы.

Заталкивать Паречина в кабину пришлось кулаком и рукояткой пистолета. Глеб едва успел запрыгнуть следом, как по дверце коротко простучала очередь. Печально звякнув, на колени ему посыпалось оконное стекло. Двигатель, к счастью, не успел остыть и завелся сразу. Албанцы дружно открыли огонь по машине; Сиверов уже начал думать, что здорово переоценил свои шансы, но тут прямо в центре освещенного прожекторами пространства с противным хлопком лопнула газовая граната, возвещая начало милицейского штурма. Вслед за ней взорвались еще три или четыре; лабиринт сложенных штабелями под открытым небом грузов начал заволакиваться белым дымом, из которого слышались крики и надсадный кашель. Подавая грузовик задним ходом к рампе, Глеб увидел, как из клубов дыма, шатаясь и зажимая руками лицо, выбежал какой-то человек – албанец или одессит, было непонятно. Газ тяжелым студенистым облаком жался к земле, но в кабине им уже основательно попахивало, а в глазах начинала ощущаться характерная резь.

Сквозь дым неразборчиво залаяли металлическими голосами мегафоны; Глеб не мог расслышать, что они говорят, из-за Всеволода Витальевича, который сидел рядом, крепко зажмурив глаза, и громко выл. Не слишком интересуясь предложениями, выкрикиваемыми через мегафоны одесскими омоновцами, Глеб все-таки дал своему так называемому напарнику по шее, чтоб не действовал на нервы. Из-за того что в руке у него при этом была увесистая восемнадцатизарядная «гюрза», удар получился весьма ощутимым. Всеволод Витальевич смешно пискнул, спрятал голову в колени и умолк.

Дверца с правой стороны кабины вдруг распахнулась прямо на ходу. Через согнутую спину Паречина Глеб направил туда пистолет, но это был всего лишь Валера Вертолет. Матерясь и кашляя, он упал на сиденье, хлопнул дверцей и махнул рукой куда-то вперед: поехали!

Глеб переключил передачу и дал газ. Дышать в кабине было уже нечем, «черемуха» рваными белыми клочьями заползала внутрь через выбитое боковое окно, из глаз и из носа текло, как из крана. Белый «мерседес», окончательно утративший респектабельный европейский вид, развернулся посреди двора, по узкому проезду обогнул здание склада и с грохотом вышиб еще одни ворота из металлической сетки, за которыми был грузовой причал. Глеб успел заметить, как из-под колес в сторону метнулась пятнистая фигура в бронежилете и противогазовой маске; кто-то матерно заорал ему вслед, ударил одиночный выстрел, пришедшийся, надо полагать, по дорогостоящему герметичному кузову с климат-контролем, содержавшему в себе бесценные полотна из Третьяковской галереи. Глеб свернул еще раз, задев бампером штабель каких-то исполосованных иностранными надписями деревянных ящиков, которые с грохотом, как камнепад в горном ущелье, обрушились в проезд, и грузовик, бешено ревя мотором, вырвался на причал.

Глава 20

Домашний телефон Льва Борисовича не отвечал, мобильный тоже молчал, как партизан на допросе. Ничего иного Лещ и не ожидал: с момента прибытия в порт ОМОНа прошло уже достаточно времени, чтобы старый еврейский лис сообразил, что дело пахнет керосином, и разом сделался недоступным для всех на свете, без исключения.

Капитан закурил и со скрипом потер ладонью колючие от проступившей щетины щеки. Он вынужден был бриться дважды в сутки; если по какой-то причине не успевал этого сделать, отросшая щетина придавала его длинной, костистой, неприятной физиономии совершенно уголовный вид. Поймав зеркальцем заднего вида свое отражение, Лещ поморщился: ну, так и есть! Морда бледная, аж с прозеленью, глаза красные, как у лабораторной крысы, щеки запали и щетина, как у кабана… Словом, разбойничья харя.