Следы в Крутом переулке

Когда мы подъехали к Красным казармам, уже опустились ранние сумерки. Елышев робко сказал: «До свиданья» — и вышел из машины у КПП. Шофер ждал, пока старшина перейдет улицу, чтобы потом развернуть «Волгу», а Елышев переходить не спешил, очевидно, ожидая, пока мы развернемся и уедем. Он опасливо покосился на тот чугунный забор, на котором обнаружил неделю назад Петрушина. Ранний рассвет и ранние сумерки, такой же западный ветер и едкий дым с «Коксохима», лишь весна, дождливая, ранняя, избавила нас от заморозков, а тогда, неделю назад, ночью выпал последний мелкий снежок.

Догадавшись, куда поглядывает Елышев, Привалов обернулся к нам с Мукимовым с переднего сиденья и рукой показал на низкий чугунный забор.

— Вот там обнаружили Петрушина, — сказал он. — Хотите выйти и посмотреть, как все было?

— Нет, — решительно ответил Мукимов.

Елышев наконец понял, что шофер уступает ему дорогу, и перешел через улицу к КПП. Но у двери остановился и снова посмотрел в сторону кладбищенского забора. Привалов увидел, что старшина не спешит уходить, и приказал шоферу:

— Трогай.

Пока машина разворачивалась, прокурор снова обернулся к Мукимову:

— А я думал, вам интересно посмотреть, как тут все происходило. Как завершил свой скользкий путь ваш последний враг.

— Подох, и черт с ним, — с необычной для себя резкостью ответил Мукимов.

«Волга» развернулась, и через заднее стекло мы с прокурором заметили, что Елышев все еще стоит у двери и смотрит нам вслед.

— Все равно вы вряд ли найдете, кто его убил, — неожиданно сказал Мукимов.

— Вы уверены в этом? — спокойно спросил прокурор. — А я так напротив, убежден в обратном.

Я заметил, что Мукимов побледнел.

На всем пути до прокуратуры больше никто из нас не произнес ни слова. Выходя у подъезда, Привалов сначала обратился к шоферу:

— С вокзала сразу заезжай за мной.

А потом уже попрощался с нами:

— Будьте здоровы. До следующих встреч в эфире, как говорят наши телекомментаторы.

— Всего вам доброго, — откликнулся Мукимов, — желаю всяческих успехов. И спасибо за гостеприимство.

Поднимаясь по лестнице ко мне на четвертый этаж и остановившись на площадке третьего передохнуть, Мукимов, тяжело дыша, сказал:

— Стрела ранит тело, а слово — душу.

Дома он молча уложил чемодан. Затем уселся за кухонный стол и четким круглым почерком написал для меня подробный рецепт заварки чая.

— Я тебе все оставляю, сынок. Чайник, пиалы, полотенце и заварку. Потом уж сам будешь доставать чай.

Его опустевший фибровый чемоданчик стал таким легким, что я размахивал им, пока мы спускались по лестнице к машине, и книжка Ибн Арабшаха постукивала по стенкам в такт моим шагам.

— У нас еще есть время до электрички на Запорожье, — сказал Мукимов шоферу. — Если можно, завернем на минуту к тому обрыву, где была нефтебаза.

И сразу я вспомнил день его приезда. Алые розы. Их лепестки, кружившие по черной воде.

27

Елышев заранее решил, что в этот дом он не войдет. Все, что ему осталось ей сказать, он скажет на веранде. Не снимая шипели. Так, чтобы сразу уйти, если… если она не пойдет вместе с ним. Она же не пойдет, это ясно. Для чего же тогда он здесь?

Он не успел даже подняться на крыльцо, как дверь распахнулась: пальто Надежда накинула на халат и, скрестив руки на груди, остановилась в двери.

И Елышев от неожиданности остановился, опустив занесенную было на ступеньку ногу.

— С чем пожаловал? — Ненависть распирала ее.

— Ты сейчас же пойдешь к прокурору и все расскажешь.

— Про тебя тоже? — усмехнулась она.

— Да. И про меня. Про то, как решила угробить нас обоих. Меня не удалось. Вот и скажешь, кто его убрал.

— Нет, нет, — она опустила руки и прижалась плечом к дверному косяку. — Я ничего не знаю. Знаю только, что моя очередь. Я ж умоляла тебя защитить. А ты…

— А может, моя очередь? Или Малыхи?

— Вот ты о чем? — Ее руки бессильно висели. — То ж я от злости. Не знала, что и сказать вам напоследок. Вы оба сильны с бабами воевать. Ограбили меня, ну и радуйтесь. Я-то никого не убивала.

— Раз не убивала, чего ж боишься пойти к прокурору?

— Это верно. Боюсь. Боюсь того, кто убил.

— Я провожу тебя. До самой прокуратуры доведу.

Она презрительно скривила губы.

— Я теперь тебя-то и боюсь больше, чем кого-либо. Оттого и вышла навстречу, что боюсь. В окне увидала, идешь. Сразу поняла, что по мою душу.

— Сроду у тебя души не было.

— Какой же ты гад, Елышев. Все тебя видели на остановке. Вот иди сам к прокурору и выкручивайся. Один ты мадерой баб угощаешь, другие все больше водкой.

Этого Елышев уж и вовсе не ожидал. Не нашел, что ответить. Она почувствовала его замешательство. Но минутное ее торжество, вопреки очевидности, лишь обезоружило ее. Перед ней стоял человек, с которым она могла быть счастлива. Для чего теперь ей все, чем она завладела, если сама она никому не нужна? К чему теперь все ее осуществившиеся тайные желания, толкавшие ее, тащившие за руку? И куда? Из омута в пустыню…

А он уходил. Поскользнулся на склоне.

«Пойдет ли к прокурору? Ничего. Мне тоже есть, что сказать».

Она захлопнула дверь. Зазвенели стекла на веранде.

28