Следующие шаги природы

Точно так же и с внешним миром света и цвета. Теперь он говорил со мной на новом и удивительном языке, сначала шепотом и слабым журчащим эхом, а затем звуками, различающимися по высоте, качеству и силе во всех мыслимых вариантах. Хотя шум, резкость и диссонанс были отнюдь не неведомы, этот мир был по большей части миром музыки. Полный перелив органного тона, звон колокольчика, песня радости в соловьином горле, колыбельная матери для своего ребенка – вот смутные представления о мире музыки, в котором я жил, и о послании, которое мое внешнее окружение теперь доносило до меня через глаза. Я также понял, что внешние формы предметов определяются их тонами или нотами. Например, квадрат окна с голубым небом за ним был очерчен восхитительным высоким и чистым, похожим на колокольчик тоном, а пушистые облака, проплывающие мимо, пели мне колыбельную, как моя мать в старые времена. Затем, по обе стороны, более темные стены комнаты говорили со мной нежным рокотом и приглушенными тонами в соответствии с игрой цвета, света и тени.

И теперь читатель, возможно, начнет понимать, почему мне трудно описать обычным языком те ощущения, через которые мне открывался внешний мир. Но позвольте мне хотя бы сделать попытку, пусть и несовершенную. Позвольте мне бросить взгляд на один час моей жизни после возвращения физических сил и полного развития моих новых чувств зрения и слуха. Прошел год, и мы с Терезой поженились. Мы находимся в гостинице в Констанце, она куда-то ушла, оставив меня у западного окна смотреть на закатное небо. И вот, когда я смотрю, позволяя своим глазам блуждать по пылающим небесам, я слышу могучие гармонии, как в какой-то небесной симфонии. Величественные и таинственные звуки то усиливаются, то ослабевают от игры света и изменения оттенков. Теперь я слышу облако, дрейфующее на юг над солнцем. Музыка становится мягкой, и я слышу нежные мелодии колокольчиков на далеких горных вершинах. Затем облако проплывает мимо, и когда я смотрю на солнце, я слышу взрыв музыки, яростный и дикий. В испуге я отворачиваюсь, пока взгляд не упирается в прохладный горный склон с пастухами и их возвращающимися стадами. Я научился узнавать и полюбить этот вид, потому что он поет мне пастораль, и я зачарованно смотрю и слушаю мягкие, радостные звуки музыки, доносящиеся до меня на крыльях света. Затем, когда солнце садится, я слышу сладкие каденции теней, которые удлиняются и падают на горный склон и равнину.

Пока я любовался музыкой западного неба и далекого пейзажа, звуки улицы, долетавшие до моего окна по воздуху, рисовали для меня картины света и цвета. Но вот я улавливаю череду оттенков, которая говорит мне о приближении шагов, и вскоре в комнату входит Тереза. Я поворачиваюсь при ее приближении, и где же теперь гармонии и мелодии заката? Все забыто, и я слушаю самую сладкую музыку, которую когда-либо слышало мое ухо, когда она приближается ко мне, и свет заката падает на ее лицо. Я слышу теплый румянец жизни и любви на ее щеке; это тон, который не слышали никакие уши, кроме моих. Я слышу свет любви в ее глазах; он говорит на языке, который могу понять только я. Я любуюсь ее золотыми волосами, когда солнечный свет падает на них, и они шепчут мне колыбельную, нежную и ласковую.

Затем мы садимся вместе и смотрим на западное небо. Для меня это увертюра к закату, плавно приближающаяся к своему завершению; и, наконец, когда солнце опускается за горный хребет, земля, кажется, всхлипывает от горя, и угасающие оттенки подхватывают гармонию в минорном ключе и так несут ее вдаль шепотом, тихим и нежным.

Затем мы поворачиваемся, и она рассказывает мне о том, что произошло во время ее прогулки. Я вижу мягкие, глубокие оттенки ее голоса и богатую игру цвета, когда ее слова перетекают и сливаются одно в другое.

Потом она садится за пианино и рисует для меня картину, и я вижу прилив и отлив музыки в сверкающей игре цвета, сверкающей и сияющей оттенками и переливами, которые напоминают мне о мыльных пузырях и радуге моего прежнего мира.

Но настроение проходит, и мы подходим к окну и смотрим на темнеющее небо. То тут, то там, когда я поворачиваю глаза, я слышу звезды, как далекий звон колокольчика, а слабый свет земли доносится до меня, как приглушенный и замирающий шепот. Тереза задает мне вопрос, и я вижу ее слова как игру мягких призматических цветов, а когда она поворачивается за моим ответом, я ловлю выражение ее лица – для меня это сладкая мелодия, дышащая любовью и постоянством, и поэтому я счастлив.

1900 год

Доктор Голдман

Дон Марк Лемон

"Этот алмаз заставил бы царицу Египта стать скромнее."

– Боже мой, это же доктор Голдман! – воскликнул я.

Хофман схватился за скатерть, волоча ее по столу.

"Это было в Фехзе, летом 74-го года."

Хофман побагровел при упоминании даты.

"Я встретил майора Путмана и лейтенанта Хофмана в Бомбее."

Я протянул руку через стол и схватил Хофмана за руку.