Может быть, в ее последних письмах, которые она писала крестной или подругам (если у нее имелись таковые), найдется какая-нибудь мысль, деталь, фраза, характеризующая смятенное состояние? Я попросил Серафиму Карповну поработать в этом направлении.
И хотелось бы мне получше разузнать, как близко общался с умершей Коломойцев. Слухи, ходившие в селе, что он рисовал Аню обнаженной, передала мне и старший лейтенант Ищенко. Известны же случаи, когда секретарши влюбляются в своих начальников (и наоборот), а натурщица становится супругой художника...
Но прежде чем я снова вызвал его на допрос, узнал интересную новость. Откопала ее Серафима Карловна. Оказывается, Коломойцев вовсе не самоучка. Он обучался в художественном училище, однако не закончил его. Был отчислен за систематические прогулы (так руководство училища назвало его пьянки) и в итоге-за неуспеваемость.
В совхозе он получил прозвище Бородавка. Я размышлял над этим. Почему? Казалось, оно могло возникнуть, будь у него на лице, шее, руке бородавка или родинка. Но ничего такого у Коломойцева не было. Значит, прозвали его так по другой причине. Скорее всего, не любили.
Мне говорили, что трудится он обычно не в охотку, норовит избежать всяких переработок, хотя за них платят хорошо. А как перевели в слесари, когда он лишился водительских прав, тут уж и вовсе обленился. Получает совершеннейшие гроши (с выработки), а все равно откуда-то берутся деньги на постоянные выпивки. Тоже подозрительно.
Одним словом, когда он опять появился на допросе с неизменной трубкой, холеными бачками, в начищенных сапогах, то ореол некоторой романтической загадочности, привлекшей мое внимание в первый раз, совсем развеялся.
- Станислав, вы писали портрет Залесской? - спросил я у него напрямик.
- Писал, - ответил он, солидно попыхивая погасшей трубкой.
- На память или с натуры?
- С натуры. Но я его не закончил.
- Почему?
- Не то, что хотелось. Он был задуман как портрет русской мадонны. И виделся мне при зимнем освещении.
Представляете, молодая женщина с истинно славянским лицом, с младенцем на руках на фоне окна. Большого, без занавесок. А сзади - уходящая далеко снежная степь, с синими полутенями, вдали одинокое дерево... Ну разве летом напишешь такое? Хотел писать заново зимой... - Он вздохнул. - Не судьба, значит...
- У вас не сохранился портрет?
- Незаконченный?
- Да.
- Сохранился.
- Вы не можете показать?
Коломойцев склонил набок голову и на мгновение задумался.
- Вообще-то, у нас, художников, не принято раскрывать кухню... Но если вы настаиваете...
- Хотелось бы взглянуть.
- Что ж, если вы располагаете временем, я схожу принесу, - милостиво улыбнулся он.
Сбегал домой он довольно бистро. И когда принес и положил на стол завернутый в газету подрамник, мне показалось, что от Станислава слегка попахивает спиртным.
Неужели успел где-нибудь приложиться? Наверное, показалось... На вопросы отвечал Коломойцев твердо.
- Вы поверните к окну, лучше будет видно, - подсказал он, когда я стал рассматривать незаконченную картину.
Коломойцев успел довольно детально выписать лицо.
Обнаженная длинная шея, плечи и грудь были только набросаны карандашом.
- Это вы домыслили? - спросил я, показывая на контуры торса.
- Зачем, - сказал он серьезно. - С натуры...
- Выходит, Залесская позировала обнаженной?
- До пояса, - кивнул он.
- Как же она согласилась?
Коломойцев пососал мундштук трубки:
- Сначала стеснялась, не хотела. Тут как раз фильм показывали "А зори здесь тихие". Видели?
- Нет.
- Там есть сцена, когда девушки в бане купаются. Валерии ее убедил. Ведь мы, художники, видим прежде всего красоту. И только ее. А не грубую натуру...
- Выходит, Залесский знал о том, что Аня вам позирует?
- Разумеется. Замысел картины мы обсуждали с ним вместе. Вспомните, мадонны всех итальянцев, Боттичелли, Рафаэля, Да Винчи,1. - - это, сразу видно, южные женщины.
Пейзаж, интерьер. Русская мадонна непременно просилась быть именно северной. Когда я писал, так и чувствовал - не то. Вот и отложил до зимы. Тем более Аня бы сейчас, с ребенком на руках, смотрелась очень эффектно.
- Когда вы приостановили работу над портретом?
- Давно. В начале июня. Может быть, в конце мая...
- Можно мне пока оставить его у себя? - спросил я, заворачивая подрамник в газету.
- Вообще-то, я хотел его закончить... - Он замолчал.
И, встретив мой вопросительный взгляд, пояснил: - Валерии просил.
- Когда?
- В последний приезд, - просто ответил он.
Так мы незаметно подошли к вопросу, который я хотел задать, но обдумывал, как это лучше сделать.
- Для чего он приезжал? - спросил я словно бы невзначай.
- Не кошку похоронил, - сурово ответил Коломойцев. - Памятник надо поставить. Так разве здесь приличное могут сделать? Халтура! Работаю над эскизами... Хотелось бы что-нибудь лирическое. И чтобы проглядывало противоречие, что и есть на самом деле трагедия. - Он помолчал. - В искусстве и жизни.
- Больше у Залесского никаких дел не было? - задал я ему вопрос, как и Матюшиной.
- Обсуждали, где бы могли хорошо выполнить памятник, когда будет готов эскиз... Наверно, придется мне освоить эту технику...