Следователь по особо важным делам

"...После того как Залесская устроила собрание, где меня осрамили на весь совхоз, я к ней зла не держала.

Если до этого мы жили как хорошие соседи, то теперь она даже не здоровалась. Валерий Георгиевич, супруг ее, здоровался со мной и мужем по-прежнему. Он был культурнее ее. На работе поддерживала с Залесской нормальные отношения, потому что всякие личные дела не должны вредить общественным.

Но помню, она один раз устроила мне скандал при детях, будто я распространяю против нее сплетни, А я никакие сплетни не распространяла. То, что Коломойцев рисовал ее у себя дома без одежды, на селе все знают.

Вопрос. Откуда вам известно, что Коломойцев писал ее обнаженной.

Ответ. Спросите у любого.

Вопрос. Вы конкретно от кого слышали?

Ответ. Сейчас уж не помню.

Вопрос. Как ваш муж отнесся к тому, что случай с хлебом был предметом обсуждения на собрании коллектива детского сада?

Ответ. Не понравилось, что наше имя трепали.

Вопрос. Кого он обвинял в этом?

Ответ. Никого не обвинял. А мне запретил приносить домой даже отходы. Выхлопотал комбикорма.

Вопрос. Как он относился к Залесской после этого случая?

Ответ. Он-тихий человек. Мухи не обидит...

Вопрос. Где вы и ваш муж были в ночь с восьмого на девятое июля?

Ответ. На именинах у племянника.

Вопрос. Когда вернулись домой?

Ответ. В пятом часу утра..."

Я проверил показания Рыбкиной. Действительно, они ушли в ночь убийства Залесской от брата ее мужа в пятом часу утра. А по поводу того, что Аня позировала Коломоицеву обнаженной, решил сначала узнать у его хозяйки.

Домик Евдокии Дмитриевны Матюшиной был каким-то заброшенным. Здесь явно не было хозяина. Крыша посередине просела и напоминала седло. Дранка почернела от времени и топорщилась, как перья у курицы на ветру. Оконца скособочились, а плетень только что назывался забором:

из каждых десяти кольев едва сохранилось два. Зато их с лихвой заменял чертополох. Его засохшие черные кусты сухо шелестели, раскачиваясь из стороны в сторону.

Изба крылатовской травницы стояла поперек участка да еще в уголке. И непонятно, где находился ее фасад и боковая стена. Два крыльца, поставленные по неисповедимым законам архитектуры, в то же время несли на себе печать разных стилей: одно-резное, с потрескавшимися деревянными узорами, другое - срубленное абы как, грубо отесанное.

Я поднялся на то, которое претендовало когда-то на деревенское изящество, заключив по логике вещей, что оно ведет в главные покои.

Матюшина появилась на другом. И, увидев меня, тут же захлопнула дверь. Озадаченный ее поведением, я некоторое время топтался на месте, соображая, что бы означал такой прием, и перешел на крыльцо, на котором появилась она. Робко стукнул. А хозяйка Коломойцева уже подзывала меня с первого входа.

- Евдокия Дмитриевна? - спросил я.

- Я и есть. - Она подозрительно посмотрела на меня.

- Разрешите? - Я поднялся под навес.

- Проходите, - не очень любезно предложила она, пропуская меня в маленькие сени.

На двери в комнату висела табличка с черепом и перекрещенными костями: "Стой, высокое напряжение! Опасно для жизни!"

Я толкнул дверь. В комнате раздался мелодичный звон.

От косяка тянулся провод к стене, на которой висели различные бубенцы, колокольчики, колокола, темные старинные и совсем новые, никелированные, с узорами и гладкие, маленькие и большие. Коломойцев, видать, был большой оригинал не только в одежде и внешнем облике.

Занимал он довольно просторную комнату с русской печкой. Помещение было почти пустое. По углам стояло несколько холстов, натянутых на простые рамы. Что изображено на них, видно не было, потому что они были повернуты к стене. Тут находились и ателье и обитель местной знаменитости: стояла широкая кровать, покрытая серым байковым одеялом, круглый стол и три табуретки.

Мы прошли через нее в другую ком-нату. Размерами поменьше, зато мебель-побогаче. Комод, диванчик, шкаф и кровать, прибранная белой накидкой с кружевным подзором, с горкой взбитых подушек. Сюда, видимо, тоже можно было пройти с улицы, но черным ходом. Почему хозяйка провела меня через жилище постояльца, я не понял.

Присели у стола. Я объяснил ей, что следователь, из прокуратуры. Она слушала меня, как показалось, с опаской.

Матюшина не производила впечатления древней старушки. Передо мной сидела крепкая пожилая женщина со здоровым румянцем.

Чтобы как-то начать разговор, я спросил:

- Не мешает?

- Что?

- Музыкальное сопровождение...

- Мне нравится. А то живем, как в могиле. Снимал Стасик до меня тут у одни-х, так они его из-за этой музыки и попросили.

- Да, приятный перезвон. Выходит, как открываешь дверь, всегда перезвон?

- Всегда.

- И не ломается механика?

- Бывает, Но Стасик тут же починит.

- А как же, например, если вы отдыхаете, вам не мешает?

- Я привыкла. Иной раз и не замечаешь...

- Это бывает. Я к вам, Евдокия Дмитриевна, вот по какому вопросу. В ночь, когда погибла Залесская, вы находились дома?

Матюшина задумалась. Видимо, ей надо было переключиться с одного направления мыслей на другое.

- Конечно, дома. А где же мне еще быть?

- Вы знали, что Валерий Залесский заночевал здесь?

- Конечно.