Следопыт Бероев

– Что можешь сказать? – Бероев протянул улики мне.

– Негусто, – принялся я размышлять. – Трос – капкан на пушного зверя. Мне такие браконьерские петли показывали. Судя по уровню сугроба и коробку, поставили где-то недели с две. Навскидку как будто всё.

– Вот в том и беда, что у вас, у милиции, всё навскидку!

– Попробуй сам! – огрызнулся я. – Тут снега намело – экскаватором не раскопаешь!

– И пробовать нечего. Мурамцовские опять за своё взялись! Самый браконьерский угол. – Бероев, к моему непониманию, разглядывал коробок.

Я засмеялся.

– Легко фантазировать, когда проверить нельзя.

– Да нет, в самом деле. У нас у каждого сельпо свои поставщики. Ассортимент сельских магазинов скуден. Спички, соль раскупаются с запасом. Поэтому по этикетке район навскидку просчитывается. Ну а более детально – по тросу.

– Может, и фамилию вычислишь?

– Пожалуй. – Бероев присмотрелся повнимательней. – Иван Лахотько. Его петля.

– А почему не Дерсу Узала? Взялся разыгрывать, так уж не останавливайся. – Я чувствовал себя Ватсоном, которого дурачит Шерлок Холмс.

– Ты не злись. Крепление тросика с вертлюком у каждого на свой манер. У Лахотько как раз с загибом.

– Допустим, – неохотно поверил я. – Допустим также, что по металлу можно установить идентичность. Но для этого сначала надо найти образец, изъять, потом провести экспертизу…

– Не надо. – Бероев успокоительно приобнял меня за плечо. – Во-первых, у нас нет и не будет уголовного дела, а значит, и образцы изъять никто не позволит. По свежим-то следам вашего брата, мента, не уговоришь дело возбудить. А чтоб двухнедельной давности поднять! И мечтать нечего. Просто возьму на заметку. Другим передам. Не один же я на тайгу. Чего сам не соображу, егеря на местах подскажут. Они-то всех кандидатов наперечёт знают.

– А вот ещё ребус, тут рядышком! – спохватился он.

«Рядышком» оказалось с километр по насту.

Мы вышли из-за валежника на открытую поляну. В ту же секунду в глаза мне полыхнуло ярким светом. Я машинально прикрылся рукавицей от солнца и тогда разглядел, что удивительное, самоцветное сияние исходит от кособокой, полузасохшей лиственницы. А уж вблизи прояснилась и причина бликов: в развилке старого ствола намертво застрял крупный, отполированный временем продолговатый череп.

– Сохатый! – подсказал Бероев. – Он здесь с осени. А теперь вопрос на засыпку: как мог он сюда попасть?

Я беспомощно повёл плечом.

– Вот и мы впустую гадали да рядили. А прочитал старый удмурт. По осени два самца дрались за самку. Один пошёл на таран, промахнулся и угодил головой в развилку. Угодил и застрял. Прежде чем выбрался, соперник его, беспомощного, добил. А дальше – росомахи, колонки, горностаи растащили всё, что жуётся. Как у людей. Это мне урок был. Не гордись! На всякого белого следопыта свой удмурт или эвенк сыщется. Каким бы классным пловцом ты себя ни мнил, но он-то земноводное.

Мы вернулись в ГАЗик.

Ближе к вечеру Бероев оставался свеж. А вот я вымотался. Уже не выскакивал нетерпеливо из машины. Не разглядывал с прежним тщанием охотничьи скрадки, не слюнявил пальцем солончаки. Непривычный к хождению по глубокому снегу организм требовал отдыха.

Меж тем таёжный день потихоньку клонился к закату. Изменилась погода. Подул ветер, замело, завьюжило.

Метрах в двухстах от нас, на фоне заходящего солнца, среди деревьев, преспокойно, будто модель на подиуме, красовался олень.

– Олень – дураковат, – любуясь красавцем, изрёк Бероев. – Доверчив не в меру. Больно близко к себе подпускает. Потому и популяция тает. Косуля – та куда осторожней. Зато и выживет. Но – хорош!

Я вгляделся в изящный профиль, изобразил восхищение и – тут же против воли широко зевнул.

Потянулись горные хребты. На одном из дорожных изгибов Бероев снизил скорость. Машина, побуксовав, перебралась через заледенелый сугроб и, опасно накренившись, съехала на целину. Я был уверен, что мы сейчас нырнём кабиной в снег, где и застрянем.

Как намётанный глаз следопыта разглядел в пургу среди однообразного снежного покрова накатанную тропу, так и не смог понять. Вешек не было точно.

Вскоре включили фары. В их свете замелькали силуэты встревоженных птиц.

По невидимой дороге меж присыпанных снегом болот углубились в чащу. Попетляв с десяток минут, остановились.

– Здесь и затаборимся на ночь. – Бероев заглушил двигатель. Включил дальний свет.

Перед нами на склоне, среди мохнатых кедровых лап, стояла куцая бревенчатая избушка с перекошенной дверью, придавленной снаружи ухватом. Из заснеженной крыши наискось торчала нелепая печная труба. Без дыма.

От вида промёрзшего, облепленного сугробами домишки сделалось зябко.

– Ледяная избушка?

– А мы её за полчасика лубяной сделаем, – бодро утешил Бероев. – Только сначала выясним, когда хозяин вернётся.

– Здесь есть хозяин? – засомневался я.

– И – знаменитейший. Лёша Пёрышкин. Наверняка письмо оставил.

Бероев обошёл полянку. Вернулся.

– Не повезло нам. Сообщает, что ушёл двое суток назад. Вернётся через пару дней. Правда, дров наготовил.