Следопыт Бероев

Увидел, что Бероев после моего отказа заколебался.

– Не темни. Всё равно мы с тобой от всего мира отрезаны. Даже захотел бы тебя выдать – не смогу.

– В самом деле, чего уж теперь? – Бероев выдернул из нагрудного кармашка карту, разложил.

В тот вечер, когда мы обмывали знакомство в охотуправлении, начальнику опергруппы Бероеву по телефону сообщили, что в Забайкальский леспромхоз, что под Качугом, прибывает замминистра из Минлеспрома. И директор Большунов срочно возвращается из Иркутска к себе. Тот самый Большунов, по настоянию которого сажают егеря Микушева. Тот самый, что, подобно помещику Троекурову, превратил целый район в браконьерскую вотчину.

– Но почему ты-то всполошился? – удивился я. – Что может быть логичней? В леспромхоз прибывает высокое московское руководство, и директор торопится встретить.

– А зачем приехали? С какого, спрашивается, бодуна? Среди зимы, когда все планы утверждены, поставки согласованы? – Бероев, привлекая моё внимание, поднял палец.

– Облавную охоту затевает? – щегольнул я вкусным словцом.

– Загонную! – деликатно подправил мой спутник. – Ему, Троекурову, московским гостям надо пыль в глаза пустить. Масштаб проявить. Чтоб барями себя ощутили. Так что всю челядь соберёт. На лошадях, с санями!

– Но кто сказал, что не по лицензии? – усомнился я.

– Положим, лицензии на год вперёд выбрали. Но не это главное. Не на простую охоту нацелился помещик Троекуров. Да и замминистра из-за обычной охоты через пол-Союза не полетит. Так вот, и они прилетели, и он возвращается именно потому, что знают: всё руководство Марусинского заповедника до выходных безвылазно в Иркутске. Если только туротдел да бухгалтерия остались. Этим не до патрулирования. И Большунов это учитывает. Заповедник! Именно! – Бероев торжествующе припечатал столешницу, будто гвоздь вколотил. – Это ж другой статус! Это куда уж круче! Очень москвичи заповедную охоту уважают. Чтоб там, где простому люду запрещено. Чтоб сверхчеловеком себя ощутить! Тварь я дрожащая или право имею?! И если я самого Большунова на заповедном браконьерстве прихвачу, то и закрытия охоты в районе добьюсь. И вся их затея против Микушева под слом пойдет. Я этого Троекурова не первый год выслеживаю. И он это знает. Только взять не получается. Как раз потому, что весь район под себя подмял. Всех круговой порукой повязал. Видишь, Егорша Микушев поперёк пошёл – теперь, считай, в тюрьме. Но уж в этот-то раз сшибёмся! – Он предвкушающе огладил карабин. – Вот увидишь, Сёма, сшибёмся! Пойдут они в заповедник в пятницу, пока народ после совещания по местам не разъехался!

– А почему не завтра, в четверг?

Бероев потеребил нос, будто сверяя курс.

– Всё-таки маловероятно.

Он изложил свои резоны. То ли мне, то ли вслух перепроверял себя. Сегодня среда. Приезд московского гостя. Большунов только-только успел вернуться из Иркутска. Как раз сейчас у них встречи, лобызания, размещение в спецгостинице. Поляну, в смысле стол, как водится, накроют. Четверг – планёрка, толковище, подписание документов. Не из-за одной же охоты замминистра летит! А после охоты, с похмелья, уж не до дел будет. Значит, суббота – отмокание в бане с девицами. Воскресенье – выезд к самолёту. Чтоб к понедельнику визитёру на работу вернуться – как ни в чём не бывало. Московский стандарт! Стало быть, для охоты остаётся как раз пятница.

– Именно пятница! – убеждённо повторил Бероев. Поддёрнул себя за нос, будто восклицательный знак поставил. – Завтра мы с тобой насчёт Микушева в Качуг подскочим. В пятницу спозаранку с Репниным соединимся. Большуновские по распутку пойдут. Там и накроем. Вот тогда и наглядишься на наши сибирские разборки! Да не боись, Сёма! Поставим тебя куда-нибудь в сторонке за сопку, чтоб, не дай бог, не зашибли!

Он споро убрался в салоне. Протянул мне широкие кожаные рукавицы с отделённым указательным пальцем.

– Держи! От холода и сырости защищают.

Вскоре мы вновь ехали по тайге. Человек я сугубо городской, с флорой и фауной знакомый до позорного мало. Больше по школьным учебникам да телепередачам. Потому бесконечно крутил головой и изводил своего спутника беспрестанными вопросами. Для таёжника – идиотскими. Как если бы профессионального футболиста принялись расспрашивать, для чего на поле ворота.

Тем не менее Бероев подробно отвечал, объяснял, вникал в детали, будто знакомил гостя с собственным жилищем. Так разговаривают с ребёнком, непонятливость которого вызывает не раздражение, а умиление. Вообще я заметил, что, оказавшись на природе, Бероев, в городе сдержанный и взвешенный, пребывал в неизменно приподнятом настроении. Кажется, не будь меня рядом, он бы запел. Должно быть, так и делал.

Несколько раз мы останавливались, выбирались из машины. Доставали снегоступы. Шли в чащу, где Бероев показывал браконьерские скрадки, засидки, лабазы.

Вскоре я догадался, что попутчик мой совершает плановый обход по браконьерским местам. Присматривается, прикидывает, вычисляет.

Возле одной из скрадок из снега торчал кусок троса. Рядом – размокший спичечный коробок. Вдвоём вытащили трос.