След в след

Звуков становится больше и больше, среди безликих шорохов теперь ясно слышно шарканье и покряхтыванье, кажется, что кто-то медленно просыпается и встает с постели. Теперь можно сказать, что с самого первого скрипа они не сомневались, что там есть человек, эти месяцы — время напряженного ожидания того, кто выйдет из второй комнаты. Они ждут его, как суда, с той только разницей, что их любопытство, их желание не ошибиться часто больше, чем страх. Взломать дверь и войти в комнату им даже не приходит в голову — тут и воспитание, и ужас перед тем, что тебя могут заподозрить в воровстве, и уверенность в закономерности всего, что происходит, убеждение в том, что все идет по некоему не подвластному им порядку.

Наконец дверь открывается, и из комнаты выходит человек. Важно подчеркнуть, что, как только он появляется, вся нервозность, вся экзальтация последних недель сразу исчезает. Дальше все действие идет строго последовательно и целенаправленно, так как оба они, никак не сговариваясь, ничего не обсуждая, «изнутри» смотрят на пришельца совершенно одинаково. Диспозиция следующая: для них он не человек сам по себе, а хранитель всего того, что произошло с ними в эти два последних года (любви и измен, постели и склок, вранья и примирений), он — то, что породили они оба, сойдясь, нечто третье, почти ребенок. Но они не относятся к нему как к ребенку. Точнее первое: он — это они вместе. Совпадения даже в датах. У каждого из них было свое прошлое, оно и сейчас еще закрыто от партнера, потом они сошлись и начали новую жизнь — звучит почти так же, как «родили ребенка». И он начался в их жизни одновременно с этой новой жизнью, и он так же не имеет никакого прошлого, отличного от их общей жизни, да и вообще никак не проявлен, не имеет ничего своего, кроме шорохов и скрипов. Их общее, семейное понимание неизбежно рождает другое: если он уйдет, если они выпустят его из дома — это конец, конец для их совместной жизни, конец всего того, что они породили за два года. Это конец и потому, что есть нечто, предназначенное только для двоих, те тайны, те мелкие проступки и подлости, которые сплачивают и объединяют больше, чем любовь. Тут совершенно безразлично, расскажет ли он кому бы то ни было то, что слышал, важно, что он — третий, это уже разглашение. Но главное, почему нельзя дать ему уйти,— он, как уже говорилось, и есть их общая жизнь, и его уход — уход их жизни, поэтому с самого начала они готовы на все, только бы не выпустить его из квартиры.

Человек выходит из комнаты и направляется к двери, идет он очень медленно и нерешительно. Кажется, он даже не знает, где она находится. В его удержании главную роль играет она (женщина — хранительница домашнего очага).

Между людьми всегда существует некая дистанция, здесь чисто физическая, перейти ее — значит пойти на конфликт, на прямое столкновение, что трудно. На этом и строятся ее первоначальные действия: когда он идет к двери, она мягко и податливо встает у него на пути, если он идет решительно, она отступает, но расстояние между ними всегда малое, критическое, и, чтобы идти вперед, все время нужны усилия. Как только он останавливается или замедляет шаг, она сразу же наступает на него, и тут уж ему приходится отступать. Все же наконец ему почти удается достигнуть двери.

Муж все время стоит рядом. Эта игра для него чересчур тонка, и он не вмешивается, признавая первенство за женой. Он начнет действовать, только если жена потерпит неудачу, в самом крайнем случае.

Когда человек уже достиг двери, жена вдруг просит его подержать ее сумку. Просьба сбивает человека с толку, к ней он не готов, его движения ломаются и теряют стройность: та же ситуация, что и с дистанцией, не ответить на вежливую, спокойную и необременительную просьбу трудно, любой отказ всегда требует сил, а у человека, не выходившего из комнаты два года, их не было.

Одна просьба следует за другой, все они одного уровня, и остановиться и перестать выполнять их, раз ты уже выполнил первую, еще труднее. Постепенно ей удается задержать его, а потом и повернуть от выхода, от двери вовнутрь квартиры. Дальше она повторяет всю историю своего романа: чай, треп, мелкий, а потом все углубляющийся флирт, сопротивление человека быстро слабеет, шаг за шагом он теперь входит в ее игру. Женщина почти буквально вновь воспроизводит все детали, так же как тогда, завлекая нынешнего мужа, она кокетничала с другим, сейчас она кокетничает с мужем. Ее игра затягивает, кружит их, и муж, ее полный союзник и единомышленник, и этот человек — оба забываются в действе, и ревнуют, и борются за нее. Роман развивается все быстрее, и когда они втроем оказываются в постели — это миг ее наивысшего торжества, торжества женщины, которая спасла семью.

Через три года я был уже главным редактором. Редактор я был хороший и со всеми ладил, некоторые странности поведения мне охотно прощали. Своих стихов в газете я так и не напечатал.