Слабак

А когда я закончил одеваться, Ингрид встала с кровати – голая – обняла за талию и притянула к себе. Когда она поцеловала меня в щёку, я почувствовал смесь запахов детской присыпки и духов на её коже. И едва вспомнил об оставленном в шкафу плаще.

– Пожалуйста, приходи ко мне снова, – прошептала она мне на ухо чуть более настойчиво. Я услышал, как за мной закрылась дверь, и побрёл вниз по лестнице, опираясь плечом о стену, а рукой – о тёмные перила.

Потом посмотрел на часы: сеанс занял меньше часа. Я вышел из её дома и пошёл обратно в центр города. Мне хотелось почувствовать тротуар под ногами. Стало так одиноко на фоне угасающего солнца, как будто произошло что-то грандиозное, но в то же время – плоское и пустое. По идее, я предполагал, что буду внутренне торжествовать, но вместо этого почему-то казалось, что моё тело обобрали.

По дороге домой папа был особенно молчаливым. Он перебрал свои документы, затем закрыл глаза и начал слушать классическую музыку, звучавшую на “WQXR”, радиостанции “The New York Times” (о чём замогильный голос объявлял каждые полчаса).

Я догадывался, что внешняя незаинтересованность отца была в конечном счёте притворством: ему хотелось послушать про каждую деталь моей встречи, но инстинктивно он понимал, что мне стоит дать время.

Не в силах больше ждать, он наконец задал несколько банальных вопросов, как будто я ходил к врачу с экзотическими симптомами, и на его осмотре могла выявиться скрытая болезнь. Я отвечал односложно, внезапно решив подразнить его любопытство.

Чувствовал себя полностью дезориентированным. Хотелось побыть одному – думал даже выпрыгнуть из машины. Но затем я немного успокоился и начал баловаться с электрическим стеклоподъёмником – впуская струю прохладного воздуха, а затем быстро закрывая окно – словно снова стал шестилетним ребенком.

Моя рука вдруг невольно схватила ручку двери, как будто я вздумал открыть её на ходу. Вдруг представилось, как выпрыгну, пока мы ждём у знака «Стоп». Я бы тогда пробрёл несколько миль, прежде чем наконец дойти до дома.

Тело всё ещё было моим, или я теперь просто отдал его кому-то? Руки узнавали знакомую бугристость костей запястья и рёбер, криво торчащих по окружности грудной клетки, но я не был до конца уверен, сколько от моего тела всё еще моё. Очень хотелось вернуть его: чтобы оно снова стало моим и только моим.

Глава 6

В темноте той ночью припев песни “The Weight”[17] группы “The Band” проносился в моих мыслях. Чувствовалось, как будто некий груз ложится «прямо на меня». Я постарался представить себе его форму. Сперва он принял облик большой чёрной гантели, как та, которую моряк Папай никак не мог поднять в мультфильмах. Но затем я постарался увидеть его более чётко. Огромное тело Макэнери мерцало в пространстве, как будто оно вращалось, лишённое гравитации. Ингрид оперлась левой рукой на мой торс. Во мне вдруг начало нарастать сопротивление против них. Хотя оно и не тяготило. Но чем сильнее я противостоял Ингрид и Макэнери в своём сознании, тем более стойким становился. Что-то, видимо, скрывалось во мне, что делало меня сильнее. Оно росло: чувствовал, как оно расширяется, – сопротивление, о котором знал только я.

За ужином следующим вечером семейный ритуал выглядел так же, как и всегда. Мы вынули наши салфетки из специальных подставок-колец и развернули у себя на коленях. А затем просто болтали, ожидая какой сюрприз преподнесёт вечерняя трапеза. Я с трудом убеждал себя, что ничего не изменилось: не существовало никакой Ингрид, не произошло никакой аннексии моего тела – но я знал, что лгу себе. Моё непонимание лишь усилилось. Я чувствовал, что лишился некой собственности, хотя с Ингрид мне было очень хорошо. И как только подобная утрата могла нести удовольствие? Вопрос поселился в сознании – пугал меня, исчезал и возвращался, чтобы безжалостно терзать.

Марианита ворвалась в распахнутую дверь, неся огромное серебряное блюдо, как она делала каждый вечер. Когда она опустила его, чтобы сначала предложить еду моей матери, я разглядел говяжий язык, любимое блюдо отца. Для остальных он не был съедобен. Для меня сложность усугублялась тем, что я изучал человеческие рецепторы чувств на уроке естествознания, а тут, в нежном соусе, лежал самый настоящий язык, мясистый и пухлый.

Чтобы развлечь себя, досадить отцу и не есть, я решил отнестись к моему кусочку языка как хирург, готовящийся к операции. Ножом попытался отделить боковые и вкусовые сосочки на поверхности языка. И стал, как заправский лектор, комментировать свои действия братьям и сестре: «Вот здесь вы видите вкусовые луковицы, – говорил я, указывая кончиком ножа. – Они называются луковицами, потому что под микроскопом имеют форму луковицы или бутона, что зацветает весной. Сосочки можно найти во многих местах на теле, не только на языке. Например, они есть под кожей».

Тим засмеялся. Отец начал терять терпение и попросил меня прекратить болтовню и «перейти к делу».